ГЛАВА ПЕРВАЯ  

                                                                          

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ.
НАЧАЛО РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.

(1877—1899)

Если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал.

Ф. Э. Дзержинский

От станции Столбцы дорога, извиваясь и петляя, шла вверх, через дремучие вековые леса. Дом, в котором ро­дился Феликс Эдмундович, стоял на возвышении, откуда открывался живописный вид на поля, луга, реку Усу, на далеко-далеко уходящую вдаль Налибокскую пущу.

Родители и родные места

Родители    Феликса   Эдмундовича   принадлежали к мелкой шляхте. Его отец,
Эдмунд-Руфин Иосифович Дзержин­ский, поляк, окончил физико-математический факультет Петербургского университета и работал по педагогической части. Перед выходом в отставку он был учителем мате­матики и физики в таганрогской гимназии.

Семья жила в небольшой усадьбе Дзержиново Ошмян-ского уезда Виленской губернии (ныне Белорусская ССР, Минская область, Столбцовский район).

Там и родился Феликс Эдмундович 30 августа (И сен­тября) 1877 года. Ему не было пяти лет, когда умер отец. На руках у матери, Елены Игнатьевны Дзержинской, урожденной Янушевской, осталась большая семья — во­семь детей: кроме Феликса три сестры — Альдона, Ядвига, Ванда и четыре брата — Станислав, Казимир, Игнатий и годовалый Владислав. Средства к жизни после смерти отца были крайне ограниченны: 42 рубля арендной платы за 92 десятины леса и бесплодной песчаной земли.

Елена Игнатьевна, сильная духом женщина, объеди­няла семью. Умная, образованная, она имела большое влияние на детей, прививала им любовь к родному краю, знакомила с музыкой, литературой. От нее узнал Феликс многое об участи польского, литовского, белорусского на­родов, о восстании 1863 года, зверствах Муравьева-веша­теля — генерал-губернатора Северо-Западного края Рос­сийской империи.

Живое воображение Феликоа дополняло рассказы ма­тери. Пред ним возникали страшные картины народных бедствий — виселицы на площадях литовских и белорус­ских городов, горящие села, деревни, этапы арестованных, закованных в кандалы.

«Я помню вечера в нашей маленькой усадьбе,— писал он из Варшавской цитадели,— когда мать при свете лампы рассказывала, а за окном шумел лес... о том, как в косте­лах заставляли петь молитвы по-русски на том основании, что эти католики были белорусами; помню ее рассказы о том, какие контрибуции налагались на население, каким оно подвергалось преследованиям, как его донимали нало­гами...» (1)

По словам Феликса Эдмундовича, воздействие на него рассказов матери было огромным, оно сыграло решающую роль в избрании им жизненного пути. «...Каждое наси­лие, о котором я узнавал (например, Крожи (2), принужде­ние говорить по-русски, ходить в церковь в табельные дни, система шпионажа в школе и т. д.), было как бы насилием надо мною лично... Уже тогда мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я ненавидел зло»(3).

Феликс с матерью и братом во время школьных кани­кул часто уезжали к бабушке — Казимире Янушевской, в имение «Иода». Феликсу от бабушки порой попадало за то, что он «портит слуг». Так, например, он упрямо допы­тывался, почему бабушка ничего не делает, а старик са­довник с раннего утра занят садом, прислуга работает дома, обслуживает бабушку. Объяснения казались ему не­понятными и несправедливыми.

С раннего детства Феликс задумывался о причинах не­равенства людей, уже тогда проявились некоторые черты его характера, сохранившиеся на всю жизнь,— честность, благородство, правдивость. Всегда он был защитником бо­лее слабых, отличался находчивостью и смелостью.

Детство оставило и много светлого в его душе. Любовно отзывался уже в зрелые годы Феликс Эдмундович о род­ных местах. «Думаю о нашем Дзержинове как о сказке,— писал он,— ...во сне я часто вижу дом наш, и сосны наши, и горки белого песку, и канавы, и все, все, до мельчайших подробностей...» (4)

Преследуемый царским самодержавием, в тюрьмах и на каторге, в ссылке Феликс Эдмундович вспоминает кар­тины родной природы: Налибокскую пущу с ее вековыми деревьями и приток величавого Немана — близкую и да­лекую реку Усу, на берегу которой так часто просиживал с удочкой.

Из десятого бастиона Варшавской цитадели Феликс Эдмундович писал жене, что помнит времена «невырази­мого блаженства», когда он, положив голову на колени сестры, «слушал по вечерам шум леса, кваканье лягушек, призывный крик дергача и смотрел на звезды, которые так мерцали, точно это были живые искорки...»(5)

В детстве природа его так поглощала, что он, по его же словам, чувствовал себя частицей ее, будто «сам был об­лаком, деревом, птицей»(6).

«Когда Феликсу исполнилось 6 лет,— вспоминает Аль-дона Эдмундовна, сестра Ф. Э. Дзержинского,— я начала учить его читать и писать, сначала по-польски, а с семи лет мы стали изучать и русский язык. К девяти годам я подготовила его для поступления в гимназию.

Весной 1887 года десятилетнего Феликса привезлд в Вильно. В августе поступил он в первый класс Первой ви-ленской гимназии, расположенной на улице Благовещен­ской, в доме № 26 (ныне улица Болис Сруогос, дом № 10).

Елена Игнатьевна Дзержинская с детьми поселилась в доме № 21 по Заречной улице (ныне улица Ужупио), у своей сестры Завадской.

Летом, когда у детей наступали каникулы, семья выез­жала в Дзержиново, осенью возвращалась в Вильно.

Начало учения у Феликса было не особенно успешным, несмотря на его большие способности. Он остался на второй год, и главным образом потому, что слабо знал рус­ский язык. В семье мы всегда говорили по-польски».

Гимназия и донос о “неблагонадежности”

Гимназия  не  стала  для  Феликса его вторым   домом.   Детские  впечатления, связанные с притеснением и угнетениемлюдей, в тяжелой гимназической обста­новке усилились.Здесь остро ощущался национальный гнет. Строжайше запрещалось говорить по-польски и по-литовски. Классные надзиратели шпионили за учениками, преследовали и на­казывали за разговор на родном языке.«Гимназические годы... «не обогатили моей души»»,— писал Ф. Э. Дзержинский. Он с ненавистью вспоминал принудительные молебны в дни рождения и именин цар­ствующей фамилии, всю систему «дрессировки», целью которой было воспитание верных слуг царя и господст­вующих классов. Царская гимназия с ее ханжеством, наушничеством, попиранием человеческого достоинства тяготила Феликса. Круг его интересов выходит за рамки гимназических занятий. Он ищет книги по истории Польши, России, зна­комится с передовой польской и русской художественной литературой. Его пленяет поэзия Адама Мицкевича, Юлиуша Словацкого, Марии Конопницкой... Он читает товари­щам отрывки из «Пана Тадеуша», «Дзяды»(7). Юношу за­нимает все, что связано с жизнью великого поэта, который когда-то учился в Виленском университете, был учителем в Ковно. Ему известно обращение Адама Мицкевича .к де­кабристам — «Друзьям в России»:

...Бестужев, который как  друг мне протягивал руку,

 Тот воин, которому жребий поэта дарован,

В сибирский рудник, обреченный на долгую муку

С поляками вместе, он сослан и к тачке прикован...

Произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некра­сова, Салтыкова-Щедрина и русских революционных демо­кратов, в том числе страстного борца за освобождение польского народа А. И. Герцена, убеждают Феликса в бли­зости взглядов передовых людей России и Польши.

80—90-е годы XIX столетия для России и особенно для Польши знаменательны промышленным подъемом, ростом рабочего класса. Развивалась промышленность и в Литве, где преобладало мелкое ремесленное производство. С 1869 по 1890 год число предприятий только в Вильно выросло в 3,5 раза (8). Рабочий класс все чаще заявлял о себе стачками, забастовками, порой принимавшими поли­тический характер.

В 1882 году возникает первая революционная партия польского рабочего класса — «Пролетариат». Ее созда­тель — польский революционер Людвик Варынский еще в конце 70-х годов за участие в революционном движении студенчества был исключен из Технологического инсти­тута в Петербурге и выслан в Польшу. Среди рабочих Варшавы и учащейся молодежи он пропагандировал со­циалистические идеи, составил программу польских социа­листов, в Кракове создал нелегальную революционную ор­ганизацию. Основанная им партия «Пролетариат» издала программу, свой манифест, в 1883 году выпустила № 1 журнала «Пролетариат». Затем последовали аресты. Аре­стован был и создатель партии Варынский, осужденный на шестнадцать лет каторги. Он был замучен и умер в 1889 году в Шлиссельбургской крепости. Другие руководи­тели партии — Станислав Куницкий, Михаил Оссовский, Петр Бардовский и Ян Петрусинский — казнены.

Партия просуществовала недолго. Однако ею и ее основателем было положено начало организованному поль­скому социалистическому движению, традициям проле­тарского интернационализма. Ее деятельность не прошла бесследно. Влияние партии «Пролетариат» сказалось и на передовой молодежи России, особенно западных губерний.

Книга «3 поля вальки» («С поля борьбы»), в которой содержался правдивый рассказ о делах партии, героизме первых польских социалистов, была зачитана Феликсом до дыр.

В Литве сравнительно легко было достать и марксист­скую литературу. Через Вильно — перевалочный пункт группы «Освобождение труда» — ее переправляли в глубь России. Частично она оставалась и в Вильно, попадала в руки передовых рабочих, интеллигенции, учащихся.

Рабочий класс России становился все более грозной силой. Об этом свидетельствовала прежде всего морозов-ская стачка 1885 года в Орехово-Зуеве, забастовки и вол­нения в различных городах и промышленных центрах, в том числе многотысячные забастовки в Литве и Польше.

Росла солидарность рабочего класса. Когда в мае 1892 года в течение нескольких дней бастовали 80 тысяч рабочих Лодзи, рабочие Петербурга прислали лодзинским пролетариям письмо с призывом к совместной революци­онной борьбе.

В 1893 году в Польше возникает марксистская интер­националистическая партия польского пролетариата — Социал-демократия Королевства Польского (9).

В марте 1894 года в Варшаве в нелегальных условиях происходил ее I съезд, принявший программу, определив­ший ее организационные рамки, подчеркнувший интерна­ционализм партии, «братство с русским пролетариатом». Съезд открывал Бронислав Весоловский, один из основа­телей СДКП, потом член РКП (б). За мягкую улыбку и не сходившее с лица выражение печали его прозвали Смут­ным (грустным). Обаятельный человек, отдавший все свои силы работе в подполье, он был до конца своей жизни борцом за счастье людей (10). Через несколько лет после съезда он станет одним из близких товарищей Феликса Дзержинского.

На заводах и фабриках Вильно создаются нелегальные социал-демократические кружки и группы, а в учебных заведениях — кружки самообразования.

Передовым рабочим и учащейся молодежи становится все более доступной русская марксистская литература и марксистские издания польской социал-демократии. В конце 1894 года в Вильно появилась отпечатанная на гектографе ленинская работа «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».

Под воздействием демократических идей польской и русской литературы, революционных выступлений пролетариата, героической истории партии «Пролетариат» формируется мировоззрение Феликса.

Он рассказывал в 1922 году В. С. Мицкявичюс-Капсу-кас, что, будучи уже в гимназии, до шестого класса, был религиозным, даже собирался стать ксендзом. Коренной перелом в его взглядах произошел в 1894 году. Юноша стал убежденным атеистом и всех вокруг убеждал, что бога нет.

В том же году Феликс вошел в ученический кружок при виленской гимназии, находившийся под влиянием социал-демократов. Он и его товарищи часто бывали в кружке учащихся Виленского реального училища, сблизились с революционно настроенной молодежью. Вскоре возникла объединенная организация ученических кружков, примкнувшая к литовской социал-демократической группе.

Вместе с другими учащимися Дзержинский изучает марксистскую литературу. «После Эрфуртской программы,— пишет участник кружка Эдвард Соколовский (То-маш),— мы прилежно принялись за Плеханова. Колоссальное влияние имела на нас его книжка «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю»» (11). Феликс регулярно читает издание польских социал-демокра--тов «Справу роботничу» («Рабочее дело») (12). Сильное впечатление произвел на него «Коммунистический Манифест», изданный к этому времени на польском языке вторым изданием. Лозунг, зовущий к объединению пролетариев всех стран, провозглашенный в «Манифесте», воспринят им как прямой призыв к совместной борьбе польских и русских пролетариев против царизма.

Феликсу тогда было семнадцать лет. С тех пор никакие обстоятельства не могли сбить его с того пути, который он избрал.

«Я вместе с кучкой моих ровесников дал (в 1894 г.) клятву бороться со злом до последнего дыхания» (13),— писал позднее Ф. Э. Дзержинский.

Со всем юношеским пылом он занимается политиче­ским самообразованием. Все пристальнее всматривается в жизнь. Его живой ум делает правильные выводы из на­блюдений.

Не раз вступал Феликс Дзержинский в единоборство с классными наставниками, возмущенный преследованием нерусских учеников, духом великодержавнического шови­низма, который царил в гимназии.

Гимназист Дзержинский упоминается в протоколах пе­дагогического совета как «недовольный» существующими порядками. Наиболее реакционно настроенный препода­ватель — немецкого языка — требует исключения юноши из гимназии. Начальник виленского жандармского управ­ления со слов директора гимназии сообщал, что «Дзер­жинский, будучи в старших классах гимназии, уже обра­щал на себя внимание гимназического начальства тем, что он всегда был недоволен настоящим положением, что иногда им и высказывалось...»

После приезда В.И.Ленина

Для   виленских   социал-демократов и всего   литовского   социал-демократического движения 1895 год был знамена­тельным. 7 сентября этого года в Вильно приезжал В. И. Ленин. Были встречи с местными социал-демокра­тами. Ленин рассказал о своей поездке за границу для установления связи с группой «Освобождение труда».

Виленских товарищей Владимир Ильи1 просил помочь в издании за границей сборника «Работник».

О своем посещении Вильно В. И. Ленин писал П. Б. Аксельроду: «Был прежде всего в Вильне. Беседовал с публикой о сборнике. Большинство согласно с мыслью о необходимости такого издания и обещают поддержку и доставление материала»(14).

С этого момента, а также под влиянием созданного В. И. Лениным в Петербурге «Союза борьбы за освобожде­ние рабочего класса» усиливается революционная деятель­ность местных социал-демократических групп. Их состав пополняется передовыми рабочими и учащейся молодежью.

Осенью 1895 года в ряды литовской социал-демократии вступает и восемнадцатилетний Феликс. Это было естест­венным и неизбежным результатом напряженных и пыт­ливых духовных исканий юноши.

На первых порах революционная деятельность Феликса связана с рабочей молодежью. «...Учась сам марксизму,— веду кружки ремесленных и фабричных учеников»(15),— пи­сал он о том периоде.

В Литве, как и во всей царской России, ремесленные и фабрично-заводские ученики подвергались жестокой экс­плуатации. Рабочий день подростков длился, как и у взрос­лых, 14—15 часов, платили же им гроши. Царский указ предусматривал для малолетних учеников ремесленных училищ наказание розгами; их труд был настоящей ка­торгой.

С этими юными пролетариями упорно и терпеливо за­нимался Феликс, постепенно подводя их к вопросам клас­совой борьбы. Страстные речи Яцека, как называли Фе­ликса участники кружков, молодые рабочие слушали за­таив дыхание.

В Вильно и Ковно, где начинал революционную дея­тельность Дзержинский, было много польских рабочих. Сознание большинства из них формировалось под влия­нием партии «Пролетариат».

Но созданная в начале 90-х годов мелкобуржуазная Польская социалистическая партия (ППС) стремилась направить польское рабочее движение по буржуазно-на­ционалистическому, реформистскому пути. ППС пропове­довала ненависть не только к русскому самодержавию, но и ко всему русскому народу, внушала неверие в револю­ционные силы русского пролетариата и отказывалась от братского сотрудничества польских рабочих с рабочим классом России.

Литовская социал-демократия, в ряды которой вступил Ф. Э. Дзержинский, также не была свободна от ржавчины национализма. Мелкобуржуазные лидеры разжигали его в массах. Однако в рядах литовской социал-демократии были и последовательные интернационалисты, революционеры, стоявшие на позициях марксизма. К левому крылу литов­ской социал-демократии примкнул Феликс Эдмундович.

В декабре 1895 года в Варшаве проходил подпольный съезд польских нелегальных ученических кружков самообразования. Представляя на этом съезде виленский ученический кружок, Феликс выделялся среди делегатов своей революционностью и интернационализмом.

Будучи в восьмом классе, в конце учебного года Феликс уходит из гимназии. 2

апреля 1896 года София Пиляр (у нее в этот период он жил)(16) обращается к директору виленской гимназии с просьбой уволить ее племянника из учебного заведения и выдать ему надлежащие документы.

Свидетельство гласило, что ученик восьмого класса Первой виленской гимназии Дзержинский Феликс выбыл по прошению тетки 2 апреля 1896 года (матери Феликса уже не было в живых). «Из гимназии выхожу сам добровольно в 1896 году, считая, что за верой должны следовать дела и надо быть ближе к массе и с ней самому учиться»(17),— так впоследствии писал он в автобиографии.

Восемнадцати лет Феликс Дзержинский становится профессиональным революционером.

«За верой должны следовать дела», но что для этого требуется?

Мужество, энергия, подчинение личной жизни интересам революционной борьбы, готовность терпеть любые лишения, железная воля, умение находить выход из самой сложной обстановки, горячая вера в коммунистические идеалы.

Через всю жизнь пронесет он юношескую мечту — до последнего дыхания бороться со всякой несправедливостью, эксплуатацией, гнетом.

В апреле 1896 года в Вильно происходил учредительный съезд литовской социал-демократии, принята программа партии. Оказавшимся на съезде в меньшинстве Дзержинскому и его товарищам не удалось отстоять идею интернационального единства.

Среди рабочих Вильно и Ковно

Через несколько месяцев после ухода из гимназии, в октябре 1896 года Феликс переехал на окраину Вильно, в рабочий район Заречье, в дом Е. И. Миллер по Заречной улице (ныне улица Паупио).

Вместе с активным подпольным работником, социал-демократом сапожником Францем Корчмариком (Франци-шек) снимали они здесь мансарду, проще — чердачное по­мещение под крышей с косым потолком.

Часто у них собиралась революционно настроенная мо­лодежь, иногда происходили заседания подпольного Ви-ленского комитета СДКПиЛ.

С помощью примитивной техники здесь печатались не­легальные социал-демократические листовки. Завязыва­лись более прочные связи с рабочими.

Феликс Эдмундович бывает всюду, где можно встретить рабочих, говорить с ними. Его видят и в чайных, и в пив­ных, вблизи Стефановского базара,' на вечеринках, где со­бирается рабочая молодежь.

Агитатор Яцек шаг за шагом завоевывает сердца и умы рабочих и вскоре становится их вожаком. Он читает им популярную агитационную брошюру «Кто чем живет» известного деятеля польского социалистического движе­ния Шимона Дикштейна и другую литературу, объясняю­щую с марксистских позиций окружающую действитель­ность.

«Он нам всем сразу понравился,— рассказывал один из деятельных членов литовской социал-демократии того пе­риода, рабочий А. Гульбинович,— ибо был прост в словах и в обхождении, живой, подвижный, деятельный. Мы его сразу полюбили и, кажется, он нас также... сам любил ра­ботать и любил, чтобы и другие работали добросовестно и с преданностью. За что только он брался, то он обяза­тельно проводил; а брался он за все, готов был сам все и всюду делать за всех. Своей деловитостью он и нас подо­гревал и подгонял». Много позже, в письме Гульбиновичу в январе 1923 года, Дзержинский назвал его своим «про­водником в глубину рабочей жизни».

Виленские кожевники уже с середины 90-х годов вели упорные бои с предпринимателями, а позднее были в числе застрельщиков рабочего движения во всей Литве и За­падной Белоруссии. Но были среди них и отсталые рабо­чие (в частности, на заводе Гольдштейна), не принимав­шие участия в забастовках, попиравшие пролетарскую со­лидарность.

Между передовыми и отсталыми рабочими бывали столкновения, нередко и потасовки. Жертвой одного из инцидентов оказался и Феликс Эдмундович. Рабочие за­вода Гольдштейна поймали Яцека и его товарища — ра­бочего-поэта и сильно избили.

«Мне нанесли ножевые раны по правому виску и го­лове,— вспоминал позднее Феликс Эдмундович.— Доктор Домашевич потом зашил рану. Поэта меньше избили, так как он сразу свалился с ног, а я защищался...»(18)

Революционная деятельность бывшего ученика вилен-ской гимназии, разумеется, не могла прийтись по вкусу тогдашним «блюстителям порядка». Полиции стало из­вестно, что Яцек, который «ест с рабочими из одной миски», ведет активную революционную работу. Его за­носят в списки подозрительных.

Однажды Феликс Дзержинский снял квартиру в непо­средственной близости от полицейского участка. Печатая без устали на гектографе листовки, прокламации, он на замечание об опасности ответил Гульбиновичу: «Именно у них под носом безопаснее всего. Им даже в голову не при­дет искать «нелегальщину» рядом с собой».

Днем Яцек вместе с рабочим Бальцевичем работал на гектографе, а ночью — «иногда до самого утра»(19) — расклеивал листовки на улицах города. В кармане у него всегда был запас махорки на случаи, если бы пришлось засыпать глаза полицейскому, а самому тем временем бе­жать...

Рабочие Литвы проявляли горячий интерес к борьбе русских пролетариев, радовались каждому успешному их выступлению. В январе 1897 года виленские рабочие по­слали приветствие петербургским ткачам по поводу круп­ной по тому времени победы в забастовке. «Поздравляем вас, дорогие братья, поздравляем с вашей победой, кото­рая одновременно является и нашей победой»(20),— писали виленские рабочие своим петербургским товарищам.

В марте 1897 года социал-демократическая организа­ция решила направить Дзержинского, которому уже не­безопасно было оставаться в Вильно, агитатором и органи­затором в промышленный город Ковно.

Предстояла первая самостоятельная партийная работа. В Вильно оставались друзья, с которыми вместе вели клас­совые бои с предпринимателями и царской властью, де­лили хлеб и кров, с которыми объединяли общие мечты и надежды.

Группа виленских сапожников — седых, почтенных ра­бочих — устроила проводы девятнадцатилетнему Феликсу.

Произносились горячие речи. Дорогому Яцеку желали «хорошего пути, доброго здоровья и могучих дел на благо рабочего класса».

Как рассказывал старый виленский рабочий тов. Гра-бар, Феликс, прощаясь с товарищами, высказал пожела­ние «встретиться на поле борьбы» (21).

В Ковно он приехал 18 марта, застал здесь безотрад­ную картину, социал-демократической организации не было, по рабочим кварталам рыскали ищейки.

Феликс вначале жил в доме Кильчевского, б июня (не­задолго до ареста) переехал в дом Воловича. В домовой книге значится: «Занимается уроками и сам учится». В переплетной мастерской, куда он поступил на работу (отсюда одна из его многих партийных кличек — Пере­плетчик), зарабатывал мало, жил впроголодь. Не раз, по его словам, у него «текла слюнка, когда приходил на квартиру рабочих и в нос ударял запах блинов или чего-нибудь другого. Иногда приглашали меня рабочие вместе поесть, но я отказывался, уверяя, что уже ел, хотя в же­лудке было пусто»(22).

Всего около полугода пробыл Феликс Эдмундович в Ковно на свободе. Но немало сделано было за этот корот­кий срок. Не помешали трудные условия, полуголодная жизнь, незнание литовского и еврейского языков, на кото­рых говорила значительная часть ковенских рабочих. Дзержинский старался изучить оба эти языка, что помо­гало сблизиться с рабочими.

Об этом времени тесного общения с юным Дзержин­ским надолго сохранилась память у ковенских рабочих. Они передавали услышанную от Яцека сказку о старике отце, который предложил каждому из своих сыновей в одиночку сломать пучок прутьев. Конечно, никто из них не сумел это сделать. Разделив пучок на- прутья, они легко справились с этой задачей.

— Так и с рабочими, убеждал Яцек.— Если они разоб­щены, не объединяют своих усилий, фабриканты и завод-   | чики   непременно   их   одолеют — сегодня   одного,   завтра   | другого. А если будут держаться друг друга, как одна ра­бочая семья, то смогут добиться всего.

Яцек и сапожный подмастерье Иосиф Олехнович установили   связи   на   заводах,   организовывали   забастовки, j В результате одной из них — в предместье Ковно Алексоте — рабочий день был сокращен на три часа. Восста­навливалась деятельность социал-демократической органи­зации в Ковно.

В нелегальных социал-демократических изданиях по­являются корреспонденции Феликса Дзержинского, в ко­торых со знанием жизни и местных условий изобличается жестокая   эксплуатация  на  фабриках  Рекоша,   Шмидта, Тильманса, на ковенском трамвае, в переплетных мастер­ских, на фабрике штифтов и др. Большинство его статей и заметок этого периода опубликовано в выходившей за границей  социал-демократической   газете   «Роботник  ли-тевски» № 2 и 3. Кроме того, им была полностью состав­лена и им самим отпечатана на гектографе нелегальная газета «Ковенский рабочий». Вот что говорил об этом сам Феликс Эдмундович: «Я дал тогда массу материала о по­ложении ковенских рабочих в «Роботник ковиенски»  (вы­шел всего один номер, гектографированный; материал в нем исключительно мой)  и «Роботник литевски»»(23).

«Роботник ковиенски» — первая социал-демократиче­ская газета в Каунасе, форматом в четвертушку, на семи страницах, на польском языке, вся написана была рукой Дзержинского, отпечатана 1 апреля 1897 года.

С этим номером газеты во второй половине апреля он приезжал нелегально в Вильно.

А. Гульбинович вспоминал об этом приезде Дзержин­ского, о заседании Виленского комитета партии, на кото­ром рассматривался привезенный Дзержинским номер га­зеты: «Мы обратили внимание на то, что первые страницы были писаны четко и разборчиво, а последние уже менее старательно и менее разборчивым мелким почерком. Он оправдывался тем, что у него, было, очень мало времени: сам писал, сам печатал, сам распространял, сам бегал на фабрики и агитировал»(24).

Вернувшись в Вильно, Яцек вместе с другими участ­вует в подготовке к празднику 1 Мая. С вечера до 4 часов ночи (до рассвета) каждому агитатору предстояло рас­клеить в назначенном районе по 50 экземпляров прокла­маций. Вместе с прокламациями и клеем всех снабжали махоркой (на случай, если полицейский застанет на месте преступления, засыпать ему глаза).

А. Гульбинович как-то увидел вернувшегося после рас­клейки прокламаций Яцека, всего измазанного клеем.

На слова товарища, что рискован его вид, Яцек спо­койно ответил: «Я имел при себе твою махорку и свои длинные ноги; они бы меня в нужде выручили».

В день 1 Мая виленские рабочие нелегально собрались в Каролинском лесу. Пели революционные песни. На шесте развевалось красное знамя. Многим участникам собрания запомнилась горячая речь Яцека.

В корреспонденции «Переплетные мастерские в Ковно» («Литовский рабочий» № 2) Феликс Эдмундович расска­зывает о каторжных условиях труда и бесправии пере­плетчиков. Небольшая статья звучит обвинительным ак­том против капиталистических порядков, при которых с рабочими обращаются, как «с рабочей скотиной и даже хуже».

В статье о фабрике Рекоша («Ковенский рабочий» № 1, 1897 год) Дзержинский писал:

«Измучаешься, напрягаешь все свои силы, лишь бы больше сделать, чтобы немного больше заработать; уже радуешься, что получишь больше 10 рублей, но вот при­ходит день получки — и что же ты получаешь? — ровно половину. Пойдешь в контору просить, чтобы тебе упла­тили все, что полагается, а тебя выругают, как собаку, и этим дело кончается. Уходи, скажут тебе, если тебе не нравится...» (25)

Заметка заканчивается призывом быть едиными и под­ниматься на борьбу «по примеру петербургских рабочих».

В статье «Фабрика Шмидта» (№ 2 «Литовского рабо­чего») Феликс Эдмундович выдвигает как главный лозунг борьбу с самодержавием, за политическую свободу рабо­чего класса.

Вот  выдержка из этой статьи:

«Политическая свобода — наш главный лозунг в борьбе с правительством.

А когда свергнем царское правительство, когда полу­чим возможность объединяться и открыто обсуждать свои дела, когда получим возможность открыто просвещать темных товарищей, тогда будет расти солидарность и сила рабочего класса и, положив конец господству царизма, мы, впоследствии, также положим конец господству капита­листов... Весь рабочий мир уже стремится к социализму,— давайте и мы будем добиваться своего освобождения!» (26)

В переплетной мастерской Феликсу Эдмундовичу уда­лось вмонтировать в роскошно изданную книгу о Му­равьеве Вешателе «Манифест Коммунистической партии», привезенный из Вильно.

По стопам ленинского «Союза борьбы»

Несомненно, что Феликс Эдмундович в самом начале революционной деятельности шел по стопам ленинского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

Влияние ленинских идей сказывается в его практической революционной работе, в некоторых статьях ковен-ского периода. Судя по всему, Феликс Эдмундович читал работу В. И. Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» и разделял высказанные в ней взгляды.

Гектографированный экземпляр этого ленинского произведения в конце 1894 года получили виленские социал-демократы. Несомненно, изучали его и в Ковно. Уже в этот ранний период своей деятельности Дзержинский пропагандирует ленинскую идею о революционном союзе рабочих и крестьян, сформулированную Владимиром Ильичем.

В заключении прокурора виленской судебной палаты по делу о революционной работе Ф. Э. Дзержинского в Ковно в 1897 году отмечалось, что Феликс Дзержинский не только учил рабочих требовать увеличения заработной платы и уменьшения рабочего дня, но, «называя себя социалистом, говорил, что если рабочие в городах будут бунтовать, то поднимутся и деревенские люди, можно будет легко порешить с правительством, т. е. с государем, и основать республику...» (27).

Вопреки «экономистам», противникам самостоятельной политической борьбы рабочего класса, проводникам бур­жуазной идеологии в его среде, Феликс Дзержинский ста­вил на первый план политические задачи пролетариата, призывал рабочих к единству в классовой борьбе против капиталистов.

В корреспонденции «Как нам бороться?» Ф. Э. Дзер­жинский на поставленный вопрос отвечал: «Лучшее сред­ство, это — бросить работу — стачка» (28).

Живя одной жизнью с рабочими и призывая их к стачке как средству борьбы, Феликс Эдмундович подчер­кивает, что для успеха стачки «необходимо единство — это первое, самое главное условие, без которого успешная борьба невозможна»  (29).

Он разъяснял, что можно выиграть стачку в том слу­чае, если рабочие будут стойкими, если они смогут под­держивать, подбадривать более слабых, бороться со штрейкбрехерами.

Статью «16 апреля» Дзержинский посвящает заба­стовке петербургских рабочих летом 1896 года. Он восхи­щается мужеством питерских пролетариев. Идеей проле­тарского единства, интернационализма проникнуты все его статьи и выступления.

В автобиографии Феликс Эдмундович писал, что в Ковно ему пришлось войти в самую гущу рабочих масс и столкнуться с неслыханной нищетой и эксплуатацией, особенно женского труда. В тот период, по его словам, он на практике научился организовывать стачку.

Феликс Эдмундович руководит забастовками на пред­приятиях Розенблюмаса, Подберезкиса и др.

О том, что в Литве, и в особенности в Вильно и Ви­ленской губернии, поднималась волна стачек, свидетель­ствуют и жандармские документы.

В одном из них (за 1897 год) отмечалось качественное изменение характера забастовочного движения, рост его организованности, солидарности рабочих различных про­фессий, расширение их требований. Признавалась активи­зация социал-демократических организаций, в частности «Рабочего союза Литвы», энергичная агитация на за­водах.

1897 год ознаменовался многочисленными стачками и забастовками во всех промышленных заведениях города, не исключая и самых мелких по числу рабочих. Прекра­щали работу кожевники, столяры, слесари, портные, мяс­ники, булочники, позднее и каменщики, рабочие дровяных складов. Забастовка охватила мукомольные заведения, ти­пографии, литографии, парикмахерские, прачечные.

Накануне 1 Мая 1897 года ковенские рабочие читали написанную Феликсом Дзержинским листовку «Всеобщий рабочий праздник 1 Мая». Приводя в пример борьбу ра­бочих Петербурга, Вильно, Варшавы, Риги, Лодзи и дру­гих городов, листовка призывала в день 1 Мая бросить работу. Она заканчивалась словами:

«Да погибнут тираны, да погибнут кровопийцы, да по­гибнут предатели, и да здравствует наше святое рабочее дело! Смелее на борьбу, и победа будет за нами. Дружно, братья, вперед!» (30).

Работы у Феликса Эдмундовича было по горло.

В течение дня он успевал побывать у кожевников, са­пожников, провести собрания рабочих на противополож­ных окраинах города, на «Шишкиной горе». С Заречья спешил он в Спинишки, к бастующим металлистам.

Летом 1897 года прошла волна массовых арестов со­циал-демократов и активных участников забастовок. Только в Вильно было арестовано около 200 человек (31).

Не осталась незамеченной и революционная деятель­ность Дзержинского. В полицию поступали доносы о том, что переплетчик Феликс Дзержинский и сапожный под­мастерье Иосиф Олехнович раздают рабочим книги для чтения и подговаривают их участвовать в стачках.

Первый арест

Феликса Эдмундовича захватили жан-дармы 17(29) июля 1897 года. В «Обзоре важнейших дознаний по де­лам о государственных преступлениях» за 1897 год жан­дармский полковник писал, что «17 июля 1897 года в гор. Ковне, на площади около военного собора, был задер­жан неизвестный человек, наименовазшийся Эдмундом Жебровским, который, появляясь на фабрике Тильманса, распространял между рабочими разные книжки. При обыске у задержанного, оказавшегося в действительности дворянином Виленской губернии Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, обнаружены в большом числе заметки, вы­писки и вырезки из дозволенных и подпольных газет о стачках, нормировке рабочего дня и вообще по рабочему вопросу».

В издававшемся в Лондоне под редакцией Степняка-Кравчинского фондом вольной русской прессы «летучем листке» от 9 декабря 1897 года появилось сообщение: «В Ковно по процессу Феликса Дзержинского... сидят 12 человек».

Вот как он сам вспоминал позднее обстоятельства этого ареста: «Был выдан одним рабочим, которому принес в скверик возле собора нелегальные книжки. Предатель по­лучил за свою работу 10 рублей» (32). Чтобы запутать жан­дармов и не обнаружить своей квартиры, Феликс назвал себя Эдмундом Ромуальдовичем Жебровским, дворянином из города Минска. Через некоторое время устанавливают его настоящую фамилию.

Так Феликс Дзержинский стал узником царской тюрьмы. Ему не исполнилось еще и двадцати лет, но это был человек со сложившимися взглядами, мужественный и стойкий,

В тюремном деле Феликса Эдмундовича перечислены «вещественные доказательства», изъятые при аресте. Ка­ковы   они?   Здесь   вырезка   из   газеты   «Прибавление   к Ковенским губернским ведомостям» от 21 июня 1897 года, в которой говорится об обязательных постановлениях ко-венского губернского по фабричным делам присутствия; «С.-петербургские ведомости» № 188 от 13 июля 1897 года со   статьями   «Институт   для   рабочих   в   Стокгольме»   и «О нормировке рабочего дня»;  вырезка из газеты  «Бир­жевые ведомости»  (№ 163 от 19 июня 1897 года) со ста­тьей «Распространение на некоторые губернии правил о надзоре за фабриками и заводами»;   листы   промышлен­ного адрес-календаря с перечнем промышленных заведе­ний в Северо-Западном крае; отметки о числе рабочих на некоторых  ковенских  предприятиях.   Против   завода   Ре-^коша отметка 400, против завода Петровского и Шувала — 70, против завода Тильманса — 560, против завода Шмид­та — 700. В перечень были внесены чернилами фабрика гвоздей сапожных, инженерная мастерская и др.

На квартире Дзержинского жандармы обнаружили и изъяли каталог принадлежащих ему научно-популярных книг и художественной литературы, всего из 36 названий. Некоторые значились в нескольких (до пяти) экземплярах.

В каталог входили, в частности, такие книги: «О внутренности земли», «С далекого Севера», «Что надо делать, чтобы быть здоровым и долго жить», «Кавказский пленник» Л. Н. Толстого на литовском языке, стихи Пятраса Арминаса «Черный ворон», «Дядя дятел» и др. Были изъяты: отрывок (рукопись) из стихотворения «И взойдет за кровавою зарею солнце правды», рукописный польско-литовский словарь обиходных слов, клочок польской газеты с известием о стачке в Монсе (Бельгия) 15 тысяч рабочих, выписка из польской газеты «Газета варшавская» о столкновении забастовавших в Монсе рабочих с войсками, выписка о состоянии крестьянских хозяйств в России; памятная книжка Дзержинского с краткими записями бесед с рабочими. При обыске нашли и такие «улики» — шило, иголки, клей.

В дознании было сказано, что Дзержинский распространял книги среди рабочих. Вещественным доказательством явились изъятые у ряда рабочих, арестрванных в Ковно 11 августа, книги, перечисленные в каталоге Феликса Эдмундовича, обозначенные теми же номерами.

Жандармы пытаются выведать революционные связи, требуют «чистосердечного раскаяния», лишают пищи, избивают березовыми палками, но ничем не могут сломить волю молодого подпольщика. Он хранит молчание. Предварительное заключение длится около года.

В записке к сестре из ковенской тюрьмы 13(25) января 1898 года Феликс решительно протестует против сострадательного тона.

«Ты называешь меня «беднягой»,— пишет он,— крепко ошибаешься. Правда, я не могу сказать про себя, что я доволен и счастлив, но это ничуть не потому, что я сижу в тюрьме. Я уверенно могу сказать, что я гораздо счастливее тех, кто на «воле» ведет бессмысленную жизнь. И если бы мне пришлось выбирать: тюрьма или жизнь на свободе без смысла, я избрал бы первое, иначе и существовать не стоило бы. Поэтому хотя я и в тюрьме, но не унываю... Тюрьма страшна лишь для тех, кто слаб духом...»

Через родных Феликс Эдмундович обзаводится книгами, много читает, изучает немецкий язык. Отвечая на вопрос сестры о здоровье, он мимоходом говорит, что «оно так себе. Глаза немного разгулялись». Это письмо, как и многие другие, проникнуто душевной теплотой. В письмах — советы сестре, как лучше воспитывать сына, чтобы он «ставил выше всего честность», не был эгоистом. «Такой человек,— пишет Феликс Дзержинский,— во всех жизненных обстоятельствах чувствует себя счастливым» (33). Тюремная администрация всячески ограничивала переписку (34). Из тюрьмы можно было писать только о личных и семейных делах: цензура не пропускала и намека на политику. Феликсу все же удалось, зашив в белье, переправить корреспонденцию для виленского подпольного издания «Эхо жича роботничего» («Эхо рабочей жизни») и несколько корреспонденции об условиях труда и жизни ковенских рабочих в «Литовский рабочий».

Ковенские жандармы, неусыпно следящие за каждым шагом молодого революционера, приходят к выводу, что имеют дело с незаурядным противником царизма. Они сообщают прокурору Виленской судебной палаты о «преступной деятельности Дзержинского»(35). «Как по своим взглядам, так и по своему поведению и характеру,— писал виленскому прокурору начальник ковенского жандармского управления,— личность в будущем опасная».

Жандармский полковник Шаншилов был настроен весьма кровожадно. Но министр юстиции, принимая во внимание несовершеннолетний возраст Дзержинского, счел возможным ограничиться высылкой (в царской России несовершеннолетними считались лица, не достигшие 21 года).

12(24) мая 1898 года Николай II утвердил высылку Ф. Э. Дзержинского под надзор полиции на три года в Вятскую губернию. 10(22) июня 1898 года начальник ковенской тюрьмы Набоков объявил о решении Дзержин«кому. Ковенское полицейское управление обязывалось отправить ссыльного с первым отходящим этапом «установленным порядком» под особым надзором в Вятскую губернию, в уездный город Нолинск. Однако освобождение из тюрьмы состоялось лишь 1(13) августа.

По пути в Вятку Дзержинского держали некоторое время в Нижегородской тюрьме. Вместе со студентом Н. М. Величкиным его посадили в камеру с уголовными преступниками. Феликс Эдмундович жалуется на произвол тюремщиков министерству юстиции, но жалоба оставлена «без последствий».

Вятская ссылка

Два с половиной месяца ушло на доро­гу к месту ссылки. Больше сидел в тюрьмах, писал он сестре, чем находился в дороге. По Оке, Волге, Каме и Вятке ссыльных везли запертыми в темном трюме парохода. Мучительным было отсутствие света, воздуха, вентиляции, одолевали паразиты.

Вятскую ссылку отбывали в свое время А. И. Герцен и   другие   революционеры-демократы.   В.   Г.   Короленко писал о тех краях: «Такой глуши ранее нигде не виды­вал». Правда, годы шли, капитализм развивался. К тому времени, когда в Вятку стали ссылать новое поколение революционеров, там уже прокладывали  первую  желез­ную дорогу. В письме к сестре Феликс Эдмундович вы­сказывает надежду, что вместе с дорогой проникнет туда

и клич свободы(36).

В Вятке Ф. Э. Дзержинскому пришлось преподать гу­бернатору Клингенбергу своеобразный урок вежливости. Произошло это следующим образом.

Клингенберг иногда лично знакомился с ссыльными, любил произносить назидательные речи. По обыкновению, губернатор сидел перед стоящим ссыльным и упражнялся

в красноречии.

Увидев молодого Ф. Э. Дзержинского с его энергичным и открытым лицом, губернатор стал просматривать его «дело». Войдя в роль, Клингенберг изрекал:

— Так вот какие у нас пошли теперь революционеры! Молодой человек, посмотрите на себя в зеркало! У Вас, как говорится, еще молоко на губах не обсохло, а Вы су­нулись в политику!..

— Виноват,- неожиданно прервал его Ф. Э. Дзержин­ский,— я сейчас возьму стул и присяду...

Не ожидая ответа, он мгновенно взял стул, поднес его к столу губернатора и сел.

После   такого «дебюта»  у губернатора   отпала   охота продолжать «отеческий» разговор.

В Вятке Феликс Эдмундович девятнадцать дней про­сидел в тюрьме до отправки в Нолинск.

Население в этом маленьком уездном городке едва до­стигало пяти тысяч. Феликсу Эдмундовичу предстояло пробыть здесь три года, если за это время его, как он пи­сал, «не возьмут в солдаты и не сошлют служить в Си­бирь, на китайскую границу, на реку Амур или еще куда-либо». Оторванный от деятельной жизни, он опечален невозможностью приложить свои силы, быть полезным людям. «Стараюсь быть косвенно полезным, то есть учусь. Имеется здесь немного книг. Есть земская библиотека. Знакомлюсь с деятельностью земств, которых у нас (то есть в Польше.— Н. 3.) нет еще до сих пор» (37).

Была в Нолинске единственная фабрика, махорочная. На этой фабрике и стал работать Феликс Эдмундович.

Полиции в Нолинске становится известным, что вновь прибывший ссыльный ведет «нежелательные разговоры» среди местного населения. Его ограничивают в получении книг, тщательно просматривают переписку, следят за каж­дым его шагом.

Вятскому губернатору из Нолинска шлют донесение о ссыльном Феликсе Дзержинском с характеристикой:
«вспыльчивый и раздражительный идеалист», «питает враждебность к монархии»  (38).

Губернатор из Вятки сообщает в Петербург, министру внутренних дел, что уроженец Виленской губернии Фе­ликс Эдмундов Дзержинский проявляет крайнюю небла­гонадежность в политическом отношении и успел приоб­рести влияние на некоторых лиц, бывших доныне вполне благонадежными³.

Властями принимается решение о высылке Ф. Э. Дзержинского еще на 500 верст дальше на север, в заброшен ное среди лесов и болот глухое село Кайгородское, бывшего Слободского уезда.

Феликс Эдмундович писал, что решение о высылке в Кайгородское принято в наказание за строптивый характер и скандал с полицией, а также за то, что стал работать набойщиком на махорочной фабрике.

В Нолинске Дзержинский заболел трахомой и вынужден был лечь в больницу. Узнав, что царские власти решили выслать его из Нолинска, он в декабре 1898 года шлет жалобу вятскому губернатору, но получает отказ, пишет новую жалобу — в правительствующий сенат, но также безрезультатно.

Жандармы увозят его в Кайгородское.

С 1 января 1899 года Дзержинскому, как административному ссыльному, устанавливается ежемесячное пособие — «4 р. 50 коп. на продовольствие и 1 р. 50 к. на квартиру». Этому предшествовала длительная переписка между вятским и виленским губернаторами: придирчиво проверяли имущественное положение родных Феликса Эдмун-

довича.

В Кайгородском было около сотни покосившихся деревянных домов и две церкви. Дзержинский поселился в доме крестьянина Лузянина. Своей простотой, сердечностью ссыльный завоевал симпатии крестьян. Они часто обращались к нему за советом, рассказывали о своих делах, невзгодах. Феликс Дзержинский был счастлив сделать для них все, что было в его силах,— писал прошения, жалобы, уделял много внимания детям. Не было уже полного одиночества. Крестьяне подарили ссыльному из далекой Польши медвежонка. Привязавшись к животному, Дзержинский брал его с собой на 'рыбалку и с любопытством наблюдал за ним.

Но ссылка есть ссылка. Оторванность от политической жизни чрезвычайно тяготила молодого революционера.

В феврале 1899 года Дзержинский возбуждает перед губернатором вопрос о перемене места ссылки из-за угрозы лишиться зрения. Не дождавшись ответа, он отправляет новое прошение в Вятку. Ссылаясь на медицинское освидетельствование, просит перевести его если не в город, где есть врач, то «в какую-нибудь соседнюю от города деревню, чтобы можно было хоть изредка на один час ходить к доктору».

Новое «дело»

Вместо ответа против Ф. Э. Дзержинского возбуждается судебное дело по об­винению его в занятии адвокатурой, «ему не разрешен­ной», хотя дознанием уездного исправника было установ­лено, что «Дзержинский платы с просителей никакой не брал и в дома к ним не ходил, а последние сами прихо­дили к нему на квартиру».

Вся корреспонденция Феликса Эдмундовича теперь особенно тщательно просматривается. В секретном письме на имя начальника слободской почтово-телеграфной кон­торы вятский губернатор предлагает немедленно сообщить исправнику, если окажется, что Ф. Э. Дзержинский ведет переписку через третьих лиц (39). Просматривались, разу­меется, не. только письма, но и бандероли — книги, газеты, журналы.

Испытания закаляли Ф. Э. Дзержинского.

Обеспокоенные его судьбой, родные неоднократно пы­тались убедить его вернуться к «нормальной жизни».

«Я не могу ни изменить себя, ни измениться,— отвечал Феликс Эдмундович.— Мне уже невозможно вернуться назад. Условия жизни дали мне такое направление, что то течение, которое захватило меня, для того только выки­нуло меня на некоторое время на безлюдный берег (40), чтобы затем с новой силой захватить меня и нести с собой все дальше и дальше, пока я до конца не изношусь в борьбе, то есть пределом моей борьбы может быть лишь могила...»  (41)

По берегам Камы на сотни верст тянулась тайга, лишь изредка попадались селения. Казалось, что побег из этих глухих мест невозможен. Однако мысль о побеге не поки­дает Ф. Э. Дзержинского.

Он часто ходит с удочками к озеру Оголево или далеко отплывает на лодке по Каме. Местный крестьянин Л. И. Чесноков, встретив однажды ссыльного верстах в сорока от Кайгородского, спросил:

«— Что так далеко уехали рыбу ловить?

— Дальше лучше ловится» (42),— ответил улыбаясь Дзер­жинский.

Урядник   вначале   с   опаской   относился   к   отлучкам ссыльного, но затем успокоился.

Впоследствии Феликс Эдмундович рассказывал, что он в то время с утра и до поздней ночи охотился, ловил рыбу и отдался этому со всей страстью. Часами он сидел по пояс в болоте, выслеживая лебедя.

Охота и рыбная ловля несколько смягчали мучитель­ную тоску, но главное все же было в том, что эти занятия приближали время побега. Дзержинский хорошо изучил окружающую местность и основательно натренировал свой

организм.

Терпение его истощалось. «Перед моими глазами,— вспоминал он позднее,— проходили различные образы прошлого и еще более яркие картины будущего... Эта жизнь в Кае отравляла меня... Я собрал свои последние

силы и бежал...» (43)

В один из дней ранней осени 1899 года, взяв, как обычно, у своей хозяйки Прасковьи Никитичны Лузяниной дневной запас продовольствия, он на утлой лодчонке, то и дело укрываясь в лесах, успешно выбирается из рай­она ссылки. Это был первый побег Феликса Дзержинского.

Слободской уездный исправник сообщил о побеге витскому губернатору, тот — в министерство внутренних дел. Особый отдел департамента полиции предложил всем гу­бернаторам, обнаружив  Ф.  Э.  Дзержинского,  «обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение вятского гу­бернатора, уведомив  о  сем  департамент  полиции».   По­всюду   была  разослана  полицейская  справка:   «приметы Дзержинского следующие: рост средний, волосы на голове и бровях светлорусые, лицо чистое, бороды и усов нет». Вятский губернатор сообщил о побеге Ф. Э. Дзержин­ского  губернаторам — виленскому,   казанскому,    вологод­скому, пермскому, костромскому, уфимскому, а также мо­сковскому обер-полицмейстеру.

Розыски бежавшего ссыльного были в разгаре, а он
уже находился у себя на родине. Как-то поздним вечером,
убедившись в отсутствии засады, измученный, но бодрый, жизнерадостный, уверенный в своих силах, Ф. Э. Дзер­жинский появился в Вильно, у своей старшей сестры Альдоны.

Примечания и сноски:

1) Феликс Дзержинский. Дневник. Письма к родным. М., 1958, стр. 207.

 2) Крожи — местечко в Литве, где в 1893 г. полиция и казаки по указке царских властей устроили массовую резню населения за отказ признать православную церковь.

       3) Феликс Дзержинский. Дневник. Письма  к родным, стр.  207.

       4) Феликс Дзержинский.  Дневник. Письма  к родным, стр. 243.

        5) Там же, стр. 211

         6) Там же.

        7) Поэмы Адама Мицкевича.

        8)  См. «Коммунист»   (орган ЦК КП(б) Литвы), 1951, № 7.

        9) 1 Польша с конца XVIII столетия не существовала как самостоятельное государство, а была разделена и порабощена тремя соседними государствами: Пруссией, Австро-Венгрией и царской Россией. Та часть Польши, которая входила в состав Российской империи, именовалась Королевством Польским.

        10) 2 В декабре 1918 г. Бронислав Весоловский, являвшийся тогда главой миссии советского Красного Креста в Польше, был зверски убит польскими реакционерами.

        11) «3 поля вальки» («С поля борьбы»), 1932, № 13, Москва. (Перевод с польского.)

        12) Первая польская социал-демократическая газета, выходившая в Париже в 1893—1896 гг. под редакцией Р. Люксембург,

Ю. Мархлевского, Л. Тышки и А. Барского. Со второго номера газета стала органом СДКП (Социал-демократии Королевства Польского). Вышло 25 номеров.  

       13) Феликс Дзержинский.  Дневник.  Письма к  родным, стр. 207.

       14) В. И. Ленин. Соч., т. 46, стр. 8. (Все ссылки на Сочинения В. И. Ленина даются по пятому изданию.— Ред.)

       15) Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения, т.   1.    Госполитиздат, 1957, стр. 1.

       16) 1 В доме № 26 по  улице Паупио, где  жил Феликс Эдмундо-вич, в настоящее время находится Дом-музей Ф. Э. Дзержинского.

       17) Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения, т. 1, стр. 1.

       18) «Пролетарская революция», 1926, № 9  (56),  стр. 58.

       19) Там же, стр. 59—60.

       20) «3 поля вальки»,  1929, № 5—6, Москва,   (Перевод  с польского.)

       21) «Пролетарская революция», 1926, № 9 (56), стр. 16.

       22) Там же, стр. 61.

     23) «Пролетарская революция», 1926, № 9 (56), стр. 60.

     24) «3 поля вальки», 1929, № 5—6, Москва, стр. 8.

     25) Ф. Э. Дзержинский.   Избранные  произведения,   т.   1, стр. 7.

     26) Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения, т. 1, стр. 23—24.

     27) См. «Пролетарская революция», 1926, № 9  (56), стр. 17.

     28) См. Ф. д. Дзержинский. Избранные произведения, т. 1, стр. 9,

     29) Там же, стр. 10.

     30) 1 Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения, т.  1,  стр.  18.

     31) «Коммунист» (орган ЦК КП(5) Литвы), 1951, № 7.

     32) См. «Пролетарская революция», 1926, № 9 (56), стр. 61,  ,

     33) Феликс Дзержинский. Дневник. Письма      к     родным,

стр. 110—111.

     34) 2 В Центральном государственном архиве Литовской ССР хранится заявление Ф. Э. Дзержинского от 23 декабря 1897 г. на имя тюремной администрации с протестом против запрещения пользоваться марками, бумагой и конвертами, оставленными для него в конторе тюрьмы братом.

     35) См. «Пролетарская революция», 1926, № 9  (56), стр. 18.

     36) См.  Феликс   Дзержинский.   Дневник.    Письма    к   родным,

стр. 113.

     37) См. Фя.гикс Дзержинский. Дневник. Письма к родным, стр. 112—113.

     38) Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (в дальнейшем — ЦПА 'НМЛ), ф. 76, оп 2, ед. хр. 53, л. 24, 53.

     39) ЦПА НМЛ, ф. 76, оп. 2, ед. хр. 53.

     40) Феликс Эдмундович имеет в виду свое тюремное  заключение и ссылку.

     41) Феликс   Дзержинский.    Дневник.    Письма   к   родным,    стр. 114—115.

     42) 4 П. Софинов. Страницы из жизни  Ф.   Э.  Дзержинского.   М., 1956, стр. 12.

     43) Феликс Дзержинский. Дневник. Письма к родным, стр. 121.