Ну вот она, вилла "Спинола"!
Высокий плотный мужчина указал Дзержинскому на большое, довольно мрачное здание - когда-то здесь был монастырь.
Константин Петрович Пятницкий, директор издательства "Знание", встретил Дзержинского в городе случайно и, узнав, что тот ищет Горького, вызвался проводить его.
Горького Дзержинский застал на террасе.
День был ясный, солнечный, но с моря дул ветер, и Алексей Максимович поверх демисезонного пальто был укутан в плед.
В Италию Дзержинского направила партия. Как восемь лет назад, после побега из Верхоленска, так и сейчас Роза Люксембург настояла на отдыхе и лечении. А Мархлевский сказал:
- Поезжайте-ка, Феликс, на Капри. Лучшего зимнего курорта для легочных больных в Европе не найдете; не зря же Горький там обосновался.
Вот так и оказался Феликс Эдмундович Дзержинский на вилле у Алексея Максимовича Горького.
Алексей Максимович встретил Феликса ласково. Его приезду Горький не удивился - видимо, о предстоящем визите Дзержинского на вилле "Спинола" уже знали. И ждали его.
Горький широким жестом пригласил Дзержинского войти в дом.
Кабинет писателя был весь заставлен полками с книгами. На большом столе лежали груды своих и чужих рукописей.
И Горький принялся подробно расспрашивать Дзержинского о его работе в подполье, об арестах и тюрьмах. Особенно его интересовали побеги. ("Прямо роман. Садись да пиши...") Узнав, что в Варшавской цитадели Дзержинский вел дневник и что этот дневник опубликован в "Пшеглонде", Алексей Максимович сказал:
- Обязательно попрошу Мархлевского прислать мне. Жаль, нет русского перевода.
Они проговорили несколько часов и расстались весьма довольные друг другом.
- Заходите ко мне почаще, не стесняйтесь, - напутствовал радушный хозяин своего нового знакомого.
Дзержинский снял комнату в недорогом пансионе недалеко от виллы "Спинола". С этого дня все три недели пребывания Дзержинского на Капри он почти ежедневно встречался с Горьким.
По утрам в распахнутое окно Феликс смотрел на вечнозеленые деревья и кустарники, растущие вокруг пансиона, вдыхал полной грудью воздух, пропитанный запахом моря, и к нему приходило состояние тихого блаженства. После сырых и мрачных казематов Варшавской цитадели и мытарств по вонючим этапам ему казалось, что он попал в настоящий райский уголок.
В первый же по-весеннему теплый день Дзержинский нанял лодку и отправился в знаменитый Голубой грот.
Феликс был потрясен и очарован открывшимся ему зрелищем. Да это же волшебный мир! Вода, стены, лодка, весла, лица, руки - все лазурное!
Ближе к вечеру Дзержинский пришел к Горькому, рассказал о своих впечатлениях.
- Ну волшебства тут, конечно, никакого нет, - улыбнулся в усы Алексей Максимович. - Солнечный свет попадает в грот сквозь толщу воды, и все предметы получают лазурный оттенок. А мы с вами восхищаемся чудом природы. И очень хорошо, что не потеряли такой способности.
- А вы знаете, Алексей Максимович, чего мне больше всего не хватало в тюрьме? Живого общения с природой! Хлебным мякишем я прилеплял к стенкам цветные открытки и картинки, вырванные из журналов. Жалкие копии! Но, глядя на них, я уносился в мыслях в свои родные края или в неведомые страны. Иногда в моей камере появлялись настоящие, живые цветы, и тогда я был безмерно счастлив.
Беседа потекла по руслу воспоминаний. Горький рассказал Дзержинскому несколько историй из своей жизни. Дзержинский вспоминал случаи из тюремной жизни и сетовал, что тюрьма помешала следить за событиями в партии. В разговоре Горький и Дзержинский не могли обойти и одну из животрепещущих тем - новые течения в философии.
Время, проведенное Дзержинским в Варшавской цитадели, в 1908-1909 годах, совпало с ожесточенным наступлением реакции на российский рабочий класс и его партию. Прошли массовые аресты членов Российской социал-демократической рабочей партии. В лапы охранки попал ряд членов Центрального Комитета, подверглись разгрому местные партийные комитеты. Мелкобуржуазные интеллигенты бежали из партии. Отошла от нелегальной работы и часть неустойчивых рабочих. Состав партийных организаций значительно сократился.
"Организационное ослабление РСДРП соединялось с серьезным идейным разбродом в ее рядах" 1. Большая часть меньшевиков добивалась ликвидации нелегальных партийных организаций и прекращения нелегальной партийной работы, за что и назвали их "ликвидаторами". Опасные идейные шатания проявляли и некоторые большевики. Часть из них выступала против использования легальных возможностей для работы в массах, в том числе за отзыв депутатов-большевиков из Государственной думы ("отзовисты"). Начались философские искания и блуждания, появились попытки соединить социализм с религией. Этим занялись А. Богданов, В. Базаров, А. Луначарский, жившие на Капри. Они были тут, рядом, эти "богостроители", и естественно, что Горький, еще не полностью освободившийся от их влияния, заговорил об этом с Дзержинским.
Алексей Максимович рассказал, как попало ему от Владимира Ильича, когда он приезжал на Капри в 1908 году. Тогда вышли "Очерки по философии марксизма" Базарова, Богданова и компании. (Ленин назвал их очерками против философии марксизма.) Горькому понравилась мысль сделать из социализма новую религию. Да и сами-то Богданов, Луначарский всегда импонировали Алексею Максимовичу. Вот он и попытался уговорить Ленина не выступать против них публично. Владимир Ильич отчитал его за то, что поддался идеализму, мистике. Горький порылся в столе, вынул пачку ленинских писем и протянул одно из них Дзержинскому.
"Вы должны понять и поймете, конечно, - читал Дзержинский, - что раз человек партии пришел к убеждению в сугубой неправильности и вреде известной проповеди, то он обязан выступить против нее. Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (и в этом убеждаюсь с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К°), что книга их - нелепая, вредная, филистерская, поповская вся, от начала до конца, от ветвей до корня, до Маха и Авенариуса" 2.
- Ну-с а вы, Феликс Эдмундович, что думаете? - спросил Горький, когда Дзержинский закончил чтение.
- Я не читал "Очерков", но уверен, что Ленин прав. Еще в гимназии я порвал со всеми старыми богами и не вижу нужды в новых...
Горький пристально посмотрел на Дзержинского, поднял в удивлении свои густые брови, медленно, как бы в раздумье, проговорил:
- Вот ведь, Феликс Эдмундович, какое дело получается. Рабочие-то так же думают, как и вы. Старых богов долой и новых не надо! Устроили тут наши "богостроители" свою школу. А я для нее вот этот "монастырь" арендовал. Приехали из России рабочие. Пригласили и меня лекции им читать. А они, рабочие-то, послушали, послушали наши лекции, да и сбежали. В Париж. К Ленину.
Горький умолк. Весь ушел в себя, и, видно, нелегкие думы его одолевали.
Феликс тихо вышел. На террасе его встретила Андреева.
- Трудно ему, - сказала Мария Федоровна. - Очень трудно Алексей Максимович переживает свое разочарование в людях. Богданова он считал великим философом, был ослеплен блестящим талантом Луначарского... А сейчас отходит от них, прозревает...
Как-то Горький увел Дзержинского на вершину Мон-те-Соляро. Нельзя, уверял он, жить на Капри и не посмотреть закат солнца с этой горы.
Они медленно поднимались по огромной, в несколько сот ступеней лестнице, вырубленной в скалах. Останавливались, беседовали.
Из России приходили страшные известия. Новые провалы, суды, казни революционеров. И все по вине провокаторов.
Горького давно волновало это проявление человеческой подлости.
Дзержинского эта проблема тревожила и с чисто практической стороны. Провокаторы - огромная опасность для партии. Почти все, кто из польской социал-демократии сейчас в тюрьмах и на каторге, выданы провокаторами. Он считал, что в партии надо обязательно организовать что-то вроде следственного отдела, иначе люди будут гибнуть для награды провокаторам. Делясь своими мыслями с Горьким, Феликс Эдмундович, однако, умолчал о том, что он уже давно занимается выявлением провокаторов и даже здесь, на Капри, работает над материалами по этому вопросу, присланными ему из Главного правления.
Вид с Монте-Соляро оказался действительно чудесным, превзошел все ожидания Феликса. Весь остров лежал как на ладони, а вдалеке виднелся итальянский берег. В туманной дымке просматривался Неаполь и курился конус Везувия.
И вновь красота природы увлекла Дзержинского, заслонила все горести и заботы. Отпылал закат, повеяло холодом. Пора домой. Феликс Эдмундович молчд благодарно пожал руку Горькому.
И на вилле "Спинола" Дзержинского ждал приятный сюрприз. Узнав, что он любит музыку, Мария Федоровна пригласила Варвару Кузьминичну Риолу, замечательную пианистку, жившую на Капри, и та играла Шопена специально для Феликса. Закрыв глаза, он вслушивался в знакомые мелодии и на их волнах уносился в далекое детство, в милое сердцу Дзержиново.
В начале февраля Феликс получил почту от Тышки. В пакете оказались последние номера большевистского "Пролетария", несколько экземпляров партийных газет других направлений и письмо. Леон писал о только что закончившемся в Париже Пленуме Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Дзержинскому, оторванному вот уже два года от активной работы в партии, трудно было разобраться во всех перипетиях борьбы между различными течениями, про- ходившей на Пленуме. Страсти, кипевшие в Париже, казались далекими и совершенно не гармонировали с той обстановкой, в которой он жил на Капри.
"...Здесь так очаровательно, так сказочно красиво, что я до сих пор не могу выйти из состояния "восторга" и смотрю на все, широко раскрыв глаза, - писал он Тыш-ке 11 февраля 1910 года. - Ведь здесь так чудесно, что я не могу сосредоточиться, не могу себя заставить корпеть за книгой. Я предпочитаю скитаться и слушать Горького, его рассказы, смотреть танец тарантеллы Каролины 3 и Знрико, мечтать о социализме, как о красоте и могучей силе жизни, чем вникать в меко-беко-отзовист-ско-ликвидаторско-польские ортодоксальные споры и вопросы.
С Горьким, - писал далее Феликс, - довольно часто встречаюсь, посещаю его, иногда хожу с ним на прогулку. Он произвел на меня громадное впечатление своей простотой, своей жизненностью и жизнерадостностью... Он поэт пролетариата - выразитель его коллективной души и, быть может, жрец бога-народа..."
На этом месте Тышка, читавший это только что полученное письмо, усмехнулся: "Сам-то ты, братец, тоже поэт пролетариата. А вот за "бога-народа" тебе от Ильича здорово досталось бы, попади ему в руки эти строки". Феликс вдруг заскучал на Капри. Перечитав еще и еще раз письмо Лео, он понял, что положение в партии и в ЦК создалось серьезное, и еще понял, как сам отстал от партийной жизни. И все красоты, которыми он здесь восхищался, сразу потускнели и стали ненужными. Почувствовал себя уже не Феликсом, а Юзефом, загорелся "лихорадкой работы" (так сам он определил свое состояние).
Дзержинский заспешил в Берн. Ему не терпелось поскорее увидеть Адольфа Барского, который вместе с Тыш-кой представлял польскую социал-демократию на Пленуме ЦК.
В Берне Дзержинский сразу окунулся в работу. Барский ознакомил его с резолюциями Пленума. Юзефу бросилось в глаза, что все острые углы сглажены, а отзовисты и ликвидаторы так и не названы своими именами.
- Во имя "единства" все постарались - и ликвидаторы, и отзовисты, и впередовцы, и голосовцы, и центристы, - криво усмехаясь, ответил Варский на недоуменный вопрос Дзержинского.
Долгие задушевные беседы с Адольфом, самым близким Дзержинскому из всех "стариков", как называл он основателей польской социал-демократии, все поставили на свои места. Дзержинский кипел возмущением против ликвидаторов и отзовистов, негодовал по поводу двуличной позиции Троцкого, пытавшегося под флагом "вне-фракционности" объединить в рамках одной партии революционеров и оппортунистов.
"Иудушка"! Только Ленин мог так метко, одним словом выразить сущность человека или течения и пригвоздить их к позорному столбу.
Дзержинский решил о своей позиции по внутрипартийным вопросам сообщить в Главное правление социал-демократии Польши и Литвы.
"Резолюция ЦК не нравится мне. Она туманна, неясна. В объединение партии при участии Дана 4 не верю. Думаю, что перед объединением следовало довести меков до раскола и Данов, ныне маскирующихся ликвидаторов, предварительно выгнать из объединенной партии" - так писал он Здиславу Ледеру из Берна 2 марта 1910 года.
А месяц спустя Ледер получил новое письмо. Дзержинский к тому времени прочел статью Ленина "Голос" ликвидаторов против партии". "Это мне страшно нравится.. - писал Юзеф, - такой мощный голос, как некогда у "Искры" против экономистов".
В самый канун нового, 1910 года в Краков приехала Софья Мушкат. В эмиграции она оказалась не по своей воле. 29 сентября 1909 года Мушкат была арестована в Варшаве у себя на квартире и пробыла в тюрьме на Спокойной улице три месяца. Но так как при аресте никаких улик найдено не было, то все дело кончилось тем, что ее выслали за границу.
Несколько недель Богдана (так теперь звали Софью Мушкат в партии) провела у своей старой подруги Ванды Краль в Грефенберге, набираясь сил после тюрьмы. Но делать ей в этом курортном городке было нечего, Богдана перебралась в Краков и поселилась у Софьи Фиалковской, в районе Дембники.
Фиалковская очень обрадовалась появлению Богданы в Кракове. Девушки с удовольствием вспоминали совместную подпольную работу в девятьсот пятом. Тогда Фиалковская, она же Клара, после побега из тюрьмы скрывалась на квартире у Зоси Мушкат. Незабываемое время!
Во второй половине марта в Краков приехал и Дзержинский.
После возвращения с Капри Феликс настаивал на своей поездке в Петербург для работы в Центральном Комитете Российской социал-демократической рабочей партии, членом которого он был избран на V съезде РСДРП в Лондоне. Дзержинский считал, что в связи с арестом членов ЦК - большевиков и засильем в ЦК меньшевиков-ликвидаторов он будет там очень нужен, но натолкнулся на решительное сопротивление Тышки.
Еще до приезда Дзержинского в Берлин к Розе Люксембург явились Тышка и Ледер.
- Юзеф просит направить его в Петербург. Он считает свою кандидатуру наиболее подходящей для представительства в ЦК РСДРП от нашей партии.
- Категорически против! - воскликнул Тышка. - На январском Пленуме ЦК мы проводим линию, - Тышка сделал ударение на этом слове, - на сохранение единства РСДРП, голосуем за принятую Пленумом резолюцию, а Юзеф, видите ли, с этой резолюцией не согласен, она ему не нравится. Спрашивается, чью же линию он будет проводить в Петербурге, чьим представителем будет? Уверен, что он будет проводить там не линию Главного правления, а ленинскую линию разрыва с меньшевиками.
- Он уже сейчас всех нас обвиняет в меньшевизме, - добавил Ледер.
- У Юзефа большевистское сердце, - улыбнулась Роза.
- Юзеф прекрасный организатор, лучшего секретаря Главного правления мы не найдем, а, отправив его в Петербург, можем и вовсе потерять. Уедет в Россию, уйдет с головой в общерусские дела и пропал для Польши! Пусть едет, как и раньше, в Краков и принимается за работу.
Тышка сказал это жестко, давая понять, что ни на какие уступки он идти не намерен.
Роза внимательно посмотрела на Тышку. Намек был слишком прозрачный. Это она здесь, в Берлине, постепенно с головой ушла в общегерманские дела. Для активной работы в СДКПиЛ уже не хватало физических сил и времени.
- Поступай как знаешь, - ответила Люксембург, - ты, Лео, руководишь всей текущей работой партии, тебе и карты в руки.
Вопрос был решен. И как ни настаивал Феликс на своем предложении, пришлось подчиниться партийной дисциплине. Две недели пребывания в Берлине ушли на ознакомление с протоколами заседаний Главного правления, изучение партийной литературы и прием от Тышки кассы Главного правления. И вот снова Краков.
В последнюю субботу марта, вечером, в дверь квартиры Фиалковской раздался стук. Пришел Богоцкий.
- Ну, хозяйки, - сказал Сергей Юстинович, лукаво улыбаясь, - готовьте пироги, встречайте завтра дорогого гостя.
- Кого бы это? Не томите, умираю от любопытства! - в тон ему спросила Клара.
- Приедет Юзеф, просил предупредить.
- Как Юзеф? Разве он не в ссылке?! - послышалось горячее восклицание Мушкат.
Богоцкий внимательно посмотрел на нее. Девушка густо покраснела.
Впрочем. Сергей Юстинович сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения Богданы, и повернулся к Кларе.
- Мы с ним встретились только вчера. Юзеф пришел ко мне в союз 5. Он бежал из Сибири еще в конце прошлого года, успел побывать на Капри у Горького, в Берлине, а теперь приехал к нам, в Краков, на постоянную работу. Да что я, - спохватился Богоцкий, - зачем я вам все это рассказываю? Завтра сами его обо всем расспросите.
Наутро девушки с особой тщательностью принялись убирать и как могли приукрашивать свое скромное жилище. С нетерпением ждали они Дзержинского.
Вскоре к Кларе пришел Владислав Громковский (Законник). Он тоже хотел обязательно повидать Юзефа.
Дзержинский появился, как всегда, точно в назначенное время.
Весна в этом году выдалась ранняя и теплая. Он был в одном костюме и без шляпы. А вслед за ним через открытую дверь в комнату хлынули лучи солнца.
Мушкат вспомнилась их первая встреча в Варшаве на квартире у Ванды. Тогда тоже Юзеф стоял залитый солнечными лучами.
Здороваясь, Дзержинский назвал Зосю "товарищ Чар-на", именем, под которым запомнил ее по 1905 году, и ей это понравилось.
- Рад, очень рад встретить тебя здесь, товажишка Зося, - говорил Феликс, крепко пожимая ее руку.
"Помнит! Помнит не только мою кличку, но и настоящее имя". Ну как тут было не улыбнуться, не просиять.
Софья Фиалковская и Софья Мушкат жили бедно. Мебели не хватало. Юзеф устроился на одном стуле с Законником, обняв его за плечи. Дзержинский оживленно рассказывал о своем пребывании на Капри, восхищался "певцом пролетариата" Горьким, а Законник боялся пошевелиться и смотрел на него как зачарованный.
"Весел, возмужал, загорел, а у глаз глубокие морщины, - раньше их не было", - отмечала про себя Мушкат, слушая Дзержинского.
О своем побеге Юзеф рассказывал скупо. Это уже ушло в прошлое, а он был полон планов на будущее, говорил о необходимости поскорее установить прочную связь с партийными организациями в Королевстве Польском; его заботили материалы для очередного номера "Червоного штандара".
- Не понимаю я вас, товарищи. В Кракове собралось несколько тысяч политэмигрантов, много наших товарищей, польских и литовских социал-демократов. Условия для работы хорошие, а политическая активность низкая, наша секция еле дышит, большинство ее членов никакой партийной работы не ведет, - говорил Дзержинский. - Ну ничего. Я вас расшевелю. Кончилась спокойная жизнь!
Рядовые партийцы, оказавшись в эмиграции, сами томились вынужденным бездельем, поэтому "угроза" Дзержинского всех развеселила и была встречена с энтузиазмом.
В конце вечера Дзержинский попросил Мушкат по- мочь ему привести в порядок партийный архив. Она охотно согласилась. А уже прощаясь, сказал ей:
- Спасибо! Я провел у вас чудесный вечер. Жаль только, что не оказалось рояля. Мне так хотелось послушать музыку. Помнишь, как тогда, у Ванды? Ты превосходно играла!
Когда Богдана пришла на следующий день к Дзержинскому, она застала его сидящим на полу среди разбросанных по всей комнате газет, журналов и брошюр.
- Полюбуйся, какой хаос оставил мне в наследство Збигнев. Я буду требовать привлечения его к партийной ответственности за преступное отношение к хранению партийного архива, - голос Юзефа дрожал от возмущения.
Богдана села на предложенный ей стул. Она очень устала. Юзеф жил за городом, в Лобзове, на улице Петра Росола, в доме № 13.
- Это квартира Даниеля Эльбаума, - пояснил Юзеф. - Ты должна его знать. Если не как Эльбаума, то как Вицека. Я поселился у него сразу же, как приехал из Берлина.
- Я знаю Эльбаума. После VI съезда 6 он занимался связью между Главным правлением и организацией в Польше.
- Вот и прекрасно! Не можешь же ты не знать хозяина квартиры, куда будешь приходить ежедневно.
Богдана осмотрела комнату. Повсюду - на полу, подоконниках и стульях - лежали различные издания СДКПиЛ, ППС-левицы 7 и "революционной" фракции ППС, 1-го "Пролетариата" и ППС-"Пролетариата", издания РСДРП - большевиков и меньшевиков, а также эсеров и анархистов. Перед ней лежал богатейший архив литературы польских и русских революционных для того времени партий. Но в каком виде! Все было смешано и перепутано. Она только сейчас поняла, какая колоссальная работа ей предстоит.
- Прошу тебя, товарищ Чарна, разобрать всю эту свалку по наименованиям, годам и номерам, - говорил между тем Дзержинский.
Тон был сухой, официальный. Разговор шел о деле. Феликс Эдмундович считал, что в деловых отношениях фамильярность недопустима.
- Желаю успеха, а меня ждет срочная работа.
С этими словами Дзержинский удалился на кухню и сел за переписку.
Так они и проработали весь день - Зося в комнате, Феликс на кухне, - пока не пришел Эльбаум. До его появления Дзержинский успел написать письма в Лодзь Прухняку, в Варшаву Юлиану Гембореку, в Ченстохов Пэри. Сейчас, когда после мрачных лет реакции в России снова начинался подъем рабочего движения, установить прочную и надежную связь с партийными организациями в Королевстве Польском было для секретаря Главного правления делом первостепенной важности.
Вицек принес дешевой чайной колбасы и хлеба. Втроем они славно поужинали после долгих часов работы.
Уже стемнело, и Феликс отправился проводить Зосю. На обратном пути он думал о том, что хорошо сделал, пригласив Чарну разобрать архив. Грамотна, аккуратна, дисциплинированна и трудолюбива. Но что-то для него самого в этом приглашении оставалось неясным. Почему все-таки ее? В Кракове было сколько угодно социал-демократов, которые не хуже Мушкат справились бы с этим делом. "Нечего себя обманывать. Она действительно человек для данной работы подходящий. Но, кроме того, я хочу видеть эту девушку, ощущать ее присутствие рядом с собой".
Очень щепетильный во всем, что касается отношений мужчины к женщине, он решил быть осторожным с Мушкат, пока сам не разберется окончательно в своих чувствах.
Мушкат довольно быстро разложила газеты и журналы по наименованиям и годам. Правда, чтобы превратить "свалку" в образцовый архив, требовалось еще много потрудиться, но Юзеф, как только увидел, что дело продвигается довольно быстро, не позволил Зосе долго засиживаться по вечерам.
- Я не какой-нибудь бесчеловечный эксплуататор, - говорил он, прощаясь, и весело смеялся.
Скрепя сердце девушка шла домой. Зосе казалось, что Юзеф совсем не дорожит ее присутствием. Раэве могла она знать, что Дзержинский, наоборот, старается продлить время ее ежедневных посещений!
Вместе с Фиалковской Зося часто теперь гуляла в окрестностях Кракова. По воскресеньям они забирались куда-нибудь подальше: на Паненьские скалы, где было полно фиалок, или на Беляны и в Тынец, там в зарослях сирени утопали живописные руины монастыря, основанного еще Болеславом Храбрым. Попытки девушек увезти за город и Юзефа оканчивались обычно безрезультатно. Всегда находилась срочная работа, которую он никак не мог бросить. Лишь изредка по вечерам им удавалось вытащить его ненадолго на окраины самого Кракова, в парк Иордана или на Вавель.
Единственная ежедневная прогулка Юзефа заключалась в посещении Главного почтамта в Кракове. Он сам относил туда партийную корреспонденцию. Но что это была за прогулка! Всегда в спешке, по пыльным улицам, в жаре и духоте.
Тогда, чтобы чем-то восполнить его добровольное отречение от загородных прогулок, Зося стала приносить Юзефу охапки полевых и лесных цветов. Как он радовался им и за неимением ваз развешивал по стенам.
С квартирой Эльбаума Юзефу все же пришлось расстаться. Приятный вид из окон был единственным ее достоинством. Во всех же других отношениях она была неудобна.
В мае 1910 года Юзеф переехал на улицу Коллонтая, 4, квартира 8, поближе к вокзалу и почте. Туда же Мушкат перевезла свой архив. Квартира была во флигеле на втором этаже. На дверях табличка: "Пшеглонд социал-демократичны". Две комнаты занимали Ганецкий и какие-то неизвестные Зосе товарищи, а в маленькой прохладной кухоньке оборудовал свою спальню и рабочий кабинет секретарь Главного правления товарищ Юзеф. У стены, выполнявшей функции "кабинета", стоял маленький письменный столик и этажерка с книгами, а "спальню" представлял коротенький диванчик, на котором, свернувшись калачиком и подложив под голову за неимением подушек газеты, спал Дзержинский. Но так как это все же была кухня, то обстановку дополняли табурет с тазом, ведро с водой и на плите примус и чайник.
Зато архив разместился теперь превосходно. Для него в одной из комнат вдоль всей стены сделали стеллажи и закрыли их ситцевыми занавесками.
Работая с архивом, Зося часто становилась невольным свидетелем споров и разговоров, которые вели Дзержинский, Ганецкий и приходившие к ним товарищи. Ни Юзеф, ни Миколай (Ганецкий), разумеется, не посвящали ее в дела Главного правления, но и не стеснялись в разговорах, знали Богдану еще с 1905 года. Надежный и преданный партии товарищ.
- Весь 173-й номер "Червового штандара" пронизан оппортунизмом, - слышала Богдана голос Дзержинского, - там превозносится культ легальности, а в корреспонденции из Лодзи "Червоны штандар" дошел до того, что позволяет себе насмешки над "кротовой работой подполья". Каково?!
Что-то сказал Ганецкий, Богдана не расслышала. Затем снова раздался взволнованный голос Дзержинского:
- Самое ужасное, что отчет Главного правления за 1909 год повторяет ошибки "Червоного штандара". А теперь еще и резолюция по финляндскому вопросу, присланная Здзиславом. Путаная, непонятная для рабочих. А пункт третий просто скандальный. Приветствовать всю оппозицию в Думе! Вместо того чтобы пригвоздить кадетов, резолюция Главного правления СДКПиЛ их приветствует!!!
- Зачем же ты переслал эту резолюцию в Варшаву? Написал бы о своем мнении в Главное правление, - ответил Ганецкий.
- Я не имею права задерживать материалы Главного правления, адресованные низовым организациям. Я не могу ставить себя над Главным правлением. А о своем мнении писал. Не раз писал и еще напишу!
В тот же день, 16 июня 1910 года, Юзеф написал сразу три письма - 3. Ледеру, Ю. Мархлевскому и Л. Тыш-ке - всем членам бюро Главного правления.
"Резолюция произвела на меня впечатление совершенно кадетской, - писал он Ледеру, подробно разбирая ее по пунктам. - Таких резолюций Главное правление не должно принимать и посылать их как образец на места. Меня удивляет, что ни Леон, ни Юлек не внесли никаких замечаний, поправок..."
Он требовал, чтобы Главное правление было сосредоточено в одном месте и было бы более коллегиальным учреждением, чтобы не допускать таких ошибок, "а если это сознательное направление, в таком случае для меня не может быть места в Главном правлении".
Ю. Мархлевскому: "В указаниях Главного правления партии нет цемента, который бы спаивал партию, лишь бестолковщина в определении партийной линии и агитация, которая одна, без более глубоких мыслей об основных задачах партии и пролетариата не представляет большой ценности".
"Я лично, - писал далее Юзеф, - страшно чувствую отсутствие Розы, которая почти одна у нас умеет революционно, объективно и по-марксистски дать ответ на вопрос "что дальше?".
Л. Тышке: "Теперешнее партийное руководство вносит в партию хаос, дает неправильную оценку текущего политического момента, выдвигает кадетские лозунги... Я вижу, что происходит в партии: люди перестают доверять политическому руководству Главного правления, каждый по-своему определяет тактику и задачи партии. Я вижу это начало хаоса и не могу противодействовать, ибо, по моему мнению, линия Главного правления гибельна".
Спустя несколько дней пришел ответ от Ледера. Дзержинский был возмущен и обескуражен.
- Представляешь, - говорил он Ганецкому, - вместо ответа по существу - правильна или нет моя критика политики и направления Главного правления - Здзислав все перевел на личную почву. Он пишет, что главной причиной моего недовольства якобы является то, что он делает и пишет, а потому-де надо устранить "предмет недовольства", то есть его.
А вся беда в том, - продолжал Дзержинский, - что Главное правление как коллегия из 5 лиц совершенно не работает. Тройка, я имею в виду Тышку, Ледера и Мархлевского, тоже не работает коллегиально, они даже встречаются редко. Каждый исполняет свои обязанности, а на совместную работу "нет времени". А что остается нам с тобой? Только одно - исполнять их, берлинские, решения, чтобы не мешать работе. Я бы согласился и с такой ролью, если бы политика Главного правления была правильной.
- Здзислав всегда отличался болезненным самолюбием, - отвечал Ганецкий, - на шестом съезде СДКПиЛ - ты тогда был в тюрьме - он обиделся на критику со стороны оппозиции и отказался принять мандат члена Главного правления. Но потом смилостивился и вот даже вошел в руководящую тройку. И я воюю с на- шими стариками, и тоже безрезультатно. Но где выход? А может быть, пора созвать съезд и выбрать новое Главное правление, без стариков?
Ганецкий выжидательно смотрел на Дзержинского. Ждал ответа.
- Глупости! Ты забываешь, что старики создали нашу партию и пользуются огромным влиянием. Мы стоим в преддверии новых боев, а твое предложение может привести к расколу партии, ослабит пролетариат. Нет! Только не это! Мы должны найти пути к исправлению ошибок, не "свергать", а более правильно организовать работу Главного правления.
Дзержинский читал в Берлине протоколы VI съезда СДКПиЛ, но это были очень краткие, сухие записи. Они не могли дать полного представления о том, что там происходило. После разговора с Ганецким Феликс решил подробнее изучить вопрос о разногласиях, возникших в партии за время его вынужденного отсутствия.
- Ты была на последнем съезде? - обратился он к Богдане.
- Да, я была делегатом от Варшавской организации. Знаешь, Юзеф, какое положение было тогда? Многих наших руководителей выследили жандармы и посадили. Некоторые испугались или разочаровались и сами отошли от партии. Вот меня и выбрали, - говорила Богдана. Ей показалось, что надо непременно объяснить Юзефу, почему ее выбрали, а то еще подумает, что она хвастается.
Но Юзеф так не думал. Он смотрел на девушку с явным уважением. Вот так Богдана! Он-то считал ее по-прежнему маленьким функционером, выполняющим пусть важные, но технические поручения, а она делегат съезда! Да еще от Варшавы - одной из самых крупных пролетарских организаций партии.
- Ты можешь рассказать мне поподробнее о конфликте между делегатами от края и Главным правлением?
- Конечно. Оппозицию возглавил Винценты Мату-шевский. Его энергично поддерживали Юлиан Гемборек и Ванда Краль. Я тоже принадлежала к оппозиции. Наша группа обвиняла Главное правление в отрыве от партийной организации страны и в недостаточном освещении в партийной печати внутрипартийной жизни РСДРП, где уже шла острая борьба большевиков с ликвидаторами и отзовистами.
- А политические разногласия?
- Оппозиция критиковала проект резолюции по докладу Тышки "0 политическом положении в России и Польше и задачах партии". В проекте допускалась возможность двух путей развития - путь новой революции и дуть правительственных реформ, которые бы создали условия для свободного развития капитализма. Мы же придерживались точки зрения большевиков: новый подъем революции неизбежен, так как причины, вызвавшие революцию 1905-1907 годов, продолжали существовать. Наша поправка была принята. Пожалуй, это и все. Директивы для ведения агитации среди сельского населения по докладу Мархлевского и резолюция по национальному вопросу по докладу Ледера были приняты единогласно.
- Как проходили выборы? Почему вы не настаивали на включении в Главное правление представителей оппозиции?
- Оппозиция не имела намерений изменять персональный состав Главного правления. Это ясно высказал в кругу делегатов-оппозиционеров Матушевский.
Дзержинский долго не ложился спать в эту ночь. Да и в постели никак не мог заснуть. Ему было ясно, что предложение Ганецкого выбрать новое правление не случайно сорвалось у него с языка. Это выношено, обдумано и, по всей вероятности, выражает мнение не одного Ганецкого. Юзефа взволновало и все услышанное от Муш-кат. Он испытывал чувство удовлетворения от того, что делегаты от варшавских рабочих, текстильщиков Лодзи и шахтеров Домбровы критиковали Главное правление по тем же вопросам, что и он. Тревожило то, что со времени съезда прошло уже полтора года, а положение в Главном правлении если и изменилось, то только к худшему. Нет четкой политической линии, старые ошибки не исправляются, а появляются все новые. И опять мысли возвращались к Ганецкому. Что он хочет? И что может? Юзеф не верил, что Ганецкий способен исправить политическую линию Глазного правления, и не находил людей, которые бы могли заменить "стариков" в руководстве партии. Недаром же Матушевский и все другие делегаты съезда отказались от этой идеи. Значит, он, Дзержинский, прав. Надо открытой, принципиальной критикой добиваться исправления ошибок, сплачивать партию и на этой основе расширять ее работу и доверие в массах. А путь, предлагаемый Ганецким,гибелен.
Дзержинский засыпал Главное правление письмами. Он решил добиться осуществления своего плана - приблизить Главное правление к низовым организациям и сделать его работу действительно коллегиальной.
Юзефа вызвали в Берлин.
Главное правление решило созвать в Кракове краевую конференцию социал-демократии Польши и Литвы. Пусть конференция в своих решениях определит задачи партии и ее политический курс. Неожиданно для Дзержинского основной доклад от имени Главного правления поручили сделать ему.
- Не понимаю, - удивлялся Ледер, - Юзеф пишет нам возмутительные по тону письма, открыто заявляет о своем несогласии с политикой Главного правления, а мы будем поручать ему доклад?
- В том-то и дело, - отвечал Тышка, - что Юзеф нам пишет. Честно и прямо заявляет о своих разногласиях, а не как Ганецкий, который настраивает членов партии против своего Главного правления. Поручая доклад Юзефу, мы приблизим его к Главному правлению.
Конференция состоялась 19-22 августа 1910 года на квартире по улице Коллонтая, 4, где жили Дзержинский и Ганецкий.
Доклад о политическом положении и задачах партии был сделан. Приняты резолюции. Одни лучше, другие хуже. По вопросу об участии социал-демократии Польши и Литвы в работе Российской социал-демократической рабочей партии конференция записала, что "это участие необходимо для сохранения партийного единства, которому угрожает серьезная опасность из-за обострения борьбы между русскими фракциями...". Иначе говоря, подтвердила примиренческую, центристскую позицию представителей СДКПиЛ на январском Пленуме ЦК РСДРП, недовольство которой Дзержинский выражал еще в своем письме из Берна.
Дзержинский был недоволен и конференцией, и самим собой. Ему удалось кое-чего добиться, например признания неудовлетворительной издательской деятельности партии и вытекающих отсюда мер по ее усилению. Но это были частности. Подвергнуть основательному критическому анализу политическую линию Главного правления и добиться ее изменения он не смог. Он чувствовал страшную усталость и обратился в Главное правление с просьбой дать ему отпуск на неделю.
- Зося, весной ты уговаривала меня отправиться вместе с Кларой и Законником в горы, к Морскому Оку. Я тогда не мог принять участие в вашей прогулке, а ты, помнится, осталась от нее в восторге. Хочешь повторить ее теперь со мной?
Хочет ли она? Конечно, да! И если Зося чуть замедлила с ответом, то только потому, что не сразу справилась с охватившим ее волнением.
На следующий день в вагоне третьего класса поезда местного сообщения они уже ехали в Закопане. Стоял конец августа, и за окном вагона медленно проплывали золотистые нивы, стога сена или лес, тронутый первыми красками приближающейся осени. Ничего этого не видел Дзержинский. Переутомление и систематическое недосыпание дало себя знать. Под мерный перестук колес, покачивание и скрип старого вагона его неудержимо клонило ко сну. Сначала он дремал, прислонившись спиной к стенке купе. Голова постепенно опускалась, пока не падала на грудь, и тогда он на секунду просыпался. Наконец Зося не выдержала и осторожно - как бы не разбудить! - прислонила его голову к своему плечу. Юзеф глубоко вздохнул, устроился поудобнее и крепко заснул. Скоро Зося почувствовала, как у нее затекли руки, но продолжала сидеть неподвижно, лишь бы не потревожить сон Юзефа.
Поезд, гремя на стрелках, подошел к станции Закопане. С рюкзаками за спиной, в которых покоился запас продуктов на неделю, спиртовка и другие необходимые в пути вещи, Феликс и Зося бодро шагали по улицам городка. У Зоей был даже альпеншток. В прошлый свой поход в горы она очень намучилась, пытаясь заменить его простой палкой, и сейчас не забыла взять у Клары вместе с рюкзаком и эту принадлежность экипировки альпиниста.
Феликсу приходилось ходить по горам в Швейцарии, да и здесь, в Закопане, когда лечился в санатории "Братской помощи" после второго побега. Он знал цену альпенштоку, но за делами, которых всегда почему-то особенно много набирается перед отпуском, так и не успел обзавестись им в Кракове. Зося была очень озабочена этим и даже упрекнула его в легкомыслии.
- Айн момент! - весело воскликнул в ответ Феликс и скрылся в дверях ближайшего дома, оставив девушку посреди улицы в полном недоумении.
Через несколько минут он появился вновь уже с настоящим альпенштоком, даже с инкрустациями на рукоятке. Шляпу Феликса украшала пара петушиных перьев, заткнутых за ленту. Чем не альпинист!
Порядочно помучив Зосино любопытство, Феликс наконец раскрыл тайну своего фокуса. Он вспомнил, что здесь живет сестра Юлиана Мархлевского, и сразу же сообразил, что может найти у нее желанный альпеншток. Ну а перья? Это уже чистая случайность. Хозяйка как раз ощипывала петуха к обеду. Теперь у наших путешественников не хватало только специальной альпинистской обуви. На такую роскошь не было денег ни у них, ни у их знакомых. Пришлось обходиться тем, что имели. Впрочем, это отнюдь не испортило их радостного настроения.
В тот же день, еще засветло, Феликс и Зося добрались до Гонсеницовых Галей и устроились на ночлег в убежище для туристов на импровизированном ложе из пахучего сена. Утомленные и счастливые, они проговорили допоздна. Мечтали, строили планы на будущее, пока уже под утро где-то в дальнем селении не пропели петухи и их не сморил сон.
Зося почувствовала, что кто-то будит ее. Страшно не хотелось просыпаться. Ей казалось, что она спит часа два, не больше.
- Вставай, лентяйка. Право же, грешно так долго спать!
Она услышала ласковый голос Феликса, широко открыла глаза и увидела склонившееся над ней его сияющее лицо и лучистые глаза. "Неужели все это правда, неужели не сон?" Она снова закрыла глаза, но уже в следующий момент вскочила и начала торопливо приводить себя в порядок. Зося вспомнила, что вчера они договорились рано утром начать восхождение на Заврат.
- Прости, Феликс. Кажется, я проспала. Мы опаздываем?
Дзержинский рассмеялся, обнял Зосю за плечи и подвел к двери.
- Смотри, дорогая, как здесь чудесно. Право, не хочется уходить!
Вокруг раскинулся огромный высокогорный луг, усеянный цветами. Ослепительно сияло солнце, а чистый, по-утреннему свежий, наполненный ароматом трав и цветов воздух приятно кружил голову.
И они прожили в Гонсеницовых Галях еще сутки, наслаждаясь природой и своим счастьем.
Рано утром следующего дня двинулись дальше. Обошли озеро Чарны Став - издали казалось, что оно наполнено чернилами вместо воды, - и начали восхождение на Заврат.
Синие пятна на скалах указывали путь, а железные скобы, за которые можно было ухватиться руками или упереться ногой, помогали туристам преодолевать наиболее опасные и труднопроходимые места.
- Тебе повезло, Феликс. А когда мы в мае проходили здесь, снег еще скрывал и указатели, и скобы. Представляешь, как было трудно! Был момент, когда Клара уселась на снег и отказалась идти дальше. Мы с Законником едва уговорили ее встать.
- Молодец, Зосенька. Ты у меня сильная и храбрая.
- Тогда добавь еще и "мужественная". Ты ведь говорил, что такой должна быть жена революционера.
- Да, Зося. И мужественная. Нас ждет впереди еще много испытаний. И я уверен, что ты сумеешь их стойко перенести.
К Морскому Оку подошли вечером, когда уже стемнело. А ночью пошел дождь. И лил и на другой и на третий день. Пришлось отсиживаться в убежище.
- Зося, давай вместе напишем Альдоне, - предложил Феликс, когда они закончили свой вечерний чай.
- Давай, милый. - Зося уже знала от Феликса, что Альдона - это его старшая сестра, самый близкий для него после смерти матери человек.
Писали долго. Каждую фразу он предварительно обсуждал с Зосей. Торопиться было некуда, и составление письма сопровождалось большими отступлениями - Феликс много рассказывал об Альдоне и ее семье.
Наконец письмо было закончено, и Феликс еще раз прочел его Зосе уже целиком.
- Прекрасно! Я и не подозревала, что строгий товарищ Юзеф может так поэтично писать о природе и людях. Вот только меня чересчур расхвалил. Когда я увижусь с Альдоной, мне стыдно будет ей в глаза посмотреть.
- Ну, Зосенька, пусть это будет на моей совести. Ведь я лучше знаю, как представить родственникам свою женушку.
Два дня лил дождь, и от восхождения на Рысы пришлось отказаться, возвратиться же в Закопане по шоссе. Так они и сделали. Нанять лошадей было не на что, и 30 километров от Морского Ока до Закопане Феликс и Зося прошагали за 6 часов под дождем и в густом тумане. Ботинки промокли, и они несли их, подвесив на альпенштоках, как флаги. Когда, грязные и промокшие до нитки, добрались до какого-то домика на окраине Закопане и попросились на ночлег, то буквально свалились от усталости. А наутро поезд увез их в Краков.
"Дождь и туман несколько испортили нашу вылазку в горы, но, несмотря на это, она доставила нам много радости. Ее можно назвать нашим свадебным путешествием", - писала впоследствии Софья Сигизмундовна Дзер-жинская.
Зося только что пришла из города, оставила сумку с покупками в кухне и вошла в комнату. Феликс сидел в глубокой задумчивости, лицо осунулось, посерело. С тех пор как, вернувшись из Закопане, она переселилась к нему на улицу Коллонтая, Зося не видела его таким расстроенным и озабоченным.
- Что с тобой, Феликс? Случилось что-нибудь плохое?
- В Варшаве арестован Юлиан Гемборек, который поехал туда как доверенное лицо Главного правления. В июле арестовали Вицека, Романа, Эрнеста и других товарищей. Бронислав должен был их заменить и вот только месяц сумел продержаться на свободе, да и то, наверное, лишь потому, что полиция хотела выследить, с кем он связан.
- Почему ты так думаешь?
- Провал Бронислава - результат провокации. Во время обыска у него на квартире сотрудник охранки сразу же подошел к тайнику и вынул много нелегальных бумаг. А об этом тайнике знали только несколько человек. Понимаешь, Зося, весь ужас положения? Провокатор должен сидеть в самом сердце Варшавской организации, а мы его не знаем. При таком положении все наши усилия обречены на провал!
- Но ведь можно же что-то сделать, чтобы найти этого подлеца?
- Не так это просто. По поручению Главного правления я, как только приехал в Краков, сразу же организовал комиссию по выявлению провокаторов. После каждого провала мы собирали подробные сведения о том, как он происходил, о лицах, так или иначе причастных к нему, а результатов пока никаких. Все больше и больше набирается лиц, которых можно подозревать, по ни о ком пока мы не можем сказать твердо - это провокатор! Чтобы завершить эту работу, я должен сам поехать в Варшаву, а на все мои просьбы Главное правление отвечает отказом. Это возмутительно! Когда сидишь тут, складывается впечатление, что только даром ешь хлеб. Неужели они не понимают, какая это мука!
- Успокойся, Феликс. Ты слишком строг к своим товарищам из Главного правления. А они просто не хотят рисковать тобой. Ты же прекрасно знаешь, что даже при случайном аресте, даже если против тебя не будет никаких улик, то все равно только за побег с вечного поселения тебе грозит каторга.
- Уж лучше провал, чем такое положение, - ответил раздраженно Дзержинский.
Зося решила отвлечь Феликса от мрачных мыслей.
- Мы будем сейчас работать или мне заняться архивом? - спросила она.
- Будем работать. Надо срочно подготовить материал для "Червового штандара". Вот только освобожу место за столом, - ответил Феликс.
В комнатке, которую чета Дзержинских заняла после отъезда из Кракова Тлустого, бывшего помощника Юзефа, стояли две железные кровати, а между ними у окна - письменный столик, перекочевавший туда из кухни, да стул - вот и вся обстановка. Одежда висела на стене под ситцевой занавеской ("свадебный подарок" Клары).
Юзеф с разрешения бюро Главного правления привлек Богдану к работе в качестве своего помощника, и теперь, кроме архива, она занималась распространением за границей легального социал-демократического журнала "Млот", помогала вести корреспонденцию с подпольными социал-демократическими организациями в Королевстве Польском.
Ночью, когда Зося уже давно спала крепким сном, Феликс заделывал в паспарту материалы для "Червового штандара", маскируя их под репродукцией с Мадонны Рафаэля. А думал о том, что нашел в Софье Мушкат свой идеал жены-революционера - друга жизни, единомышленника, соратника по борьбе.
Аресты в Королевстве Польском все продолжались. Особенно много революционеров было арестовано полицией в середине сентября. Ожидался приезд в Польшу царя Николая II. Охранка лютовала. Наступил момент, когда всякая связь о Варшавой из Кракова была потеряна.
И вновь Дзержинский пишет Тышке 16 сентября 1910 года: "Вижу, что другого выхода нет, - придется самому ехать туда..."
- Наверное, опять не разрешат, - сказал, показывая это письмо Зосе.
- А что, если все же поехать мне? Сейчас, не откладывая? - спросила Зося. - Эльбаума или Гемборека я, конечно, заменить не могу, но восстановить связь между Главным правлением и Варшавой, думаю, сумею.
- Ни в коем случае! Поедешь, но только не сейчас. Ехать нелегально, когда до окончания срока твоей высылки за границу осталось меньше двух месяцев, было бы просто непростительной глупостью. Ты вернешься в Варшаву, но в ноябре, вполне официально.
Дзержинский еще в августе получил согласие Главного правления на направление Богданы в Варшаву с материалами для "Червоного штандара". "Она очень пунктуальна и охотно выполняет всякую работу", - писал он тогда в Главное правление.
Это было до их "свадебного путешествия". Теперь, когда известия об аресте и провалах сыпались одно за другим, ему очень не хотелось отпускать ее. Но что было делать? Не мог же он написать Тышке: "В связи с тем, что Богдана стала моей женой, прошу в край ее не направлять. Пусть моя жена живет здесь, в безопасности".
Нет. Никогда он так не мог бы поступить, и никогда она не простила бы ему этого. Придется ей все же ехать, а ему ее отправлять. Как бы ни было тяжело...
28 ноября 1910 года Дзержинский провожал жену. Они гуляли в дальнем углу платформы, и Феликс в последний раз проверял, все ли Зося хорошо запомнила:
- Твоя новая кличка?
- Ванда.
Зося взяла эту кличку в честь Ванды Краль, привлекшей ее к работе в партии.
- Ключ для шифра?
- "Души человечьи вечно одиноки".
Эти строки из стихотворения А. Ланге в качестве ключа к шифру выбрала Зося. Дзержинский считал, что если она сама предложит ключ, то лучше его запомнит; никаких пометок при себе у нее не должно было быть.
Вначале предполагалось, что Зося поедет в Варшаву на короткий срок, только для издания очередного номера "Червоного штандара". Обстановка заставила Юзефа поставить перед ней более широкие задачи: подыскать новые, "чистые" адреса, заняться корректурой подпольных листовок и прокламаций, поддерживать связь с типографией.
- Тебе придется пробыть в Варшаве месяца два-три, пока не подыщем замены, - говорил Юзеф.
А Зося в это время мучительно думала: сказать или не сказать о том, что она ждет ребенка, их маленького Ясика, о котором так мечтал Феликс. Решила не говорить. Все равно ничего уже нельзя было изменить, зачем же доставлять ему лишние волнения. Вернется через два месяца, и тогда они вместе будут радоваться и ждать своего первенца.
Раздался третий звонок.
- До скорой встречи. Береги себя! - говорил Феликс, помогая Зосе взобраться в вагон.
Феликс Эдмундович и Софья Сигизмундовна Дзержинские и не подозревали тогда, что расстаются не на пару месяцев, а на восемь долгих тяжелых лет.