В маленьком двухэтажном домике на улице Проста, 36 Юзеф появился, как всегда, внезапно. Кто из партийных активистов, находившихся в то время в Варшаве, не знал этого домика! Хозяйка его, Ванда Краль, молодая болезненная женщина, уже с 1902 года принадлежала к социал-демократам Королевства Польского и Литвы. Свой дом она предоставила в распоряжение партии.
В мезонине размещалась небольшая нелегальная партийная типография. Там же жил Винценты Матушев-ский, известный в подполье под именем Мартин. Прописан он был для конспирации как дворник. Мартин печатал листовки, а Ванда держала корректуру.
Домик Ванды был удобен и надежен. Вечерами из столовой доносились звуки рояля - хозяйка дома развлекала гостей. Гостями были партийные активисты. Некоторые из них, бездомные, с чужими паспортами, а то и вовсе без паспортов, оставались ночевать. Спали в столовой на кушетке, на столе, кому не хватало "спальных мест", устраивались просто на полу. Неудивительно, что, приехав в конце 1904 года в Варшаву, Дзержинский направился сюда. Где же, как не у Ванды Краль, можно быстрее и лучше сориентироваться в обстановке?
Ванда встретила его радушно, как старого знакомого. Они и в самом деле успели хорошо узнать друг друга во время неоднократных наездов Юзефа из Кракова в Варшаву.
- А где же ночлежники? - спросил Юзеф, осматривая пустую столовую.
- Ах! Мой "отель" терпит убытки! Сегодня никто не ночевал, - с притворным огорчением отвечала -'Ванда.
Услышав веселые голоса, спустился сверху Мартин.
Дзержинский был рад приезду в Варшаву и ясному морозному январскому утру, радовался предстоящей работе и встрече с товарищами по партии, был в ударе и так и сыпал шутками. А вокруг, зараженные его бодростью и весельем, улыбались все: Ванда, Мартин и домработница, зашедшая в столовую к хозяйке. Даже Ядя, трехлетняя дочурка Ванды, ничего еще не понимавшая, и та поддалась общему настроению.
- Дядя Юзеф приехал! Дядя Юзеф приехал! - кричала Ядя. Она прыгала вокруг взрослых и весело смеялась.
Феликс подхватил девочку на руки и закружил по комнате. В следующую минуту Ядя оказалась уже у него на шее, а сам дядя Юзеф скакал вокруг стола.
Дзержинский вдруг посерьезнел. Осторожно разжал руки Яди, крепко ее расцеловал и поставил на пол.
- Вы очень любите детей, Юзеф?
- Не знаю, как вам это объяснить, Ванда. Часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я. Кажется, что я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю... В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-то ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо...
Дзержинский помолчал, потом вздохнул и невесело закончил:
- Но это лишь мечты. Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, а с ребенком не мог бы.
За завтраком разговаривали о приближающейся революции. Война с Японией обострила все противоречия общественной жизни в России. В стране назревал революционный кризис. Близкое дыхание революции чувствовалось и в Варшаве.
- А в этот раз вы надолго к нам? - обратилась Ванда к Юзефу.
- Надолго. Сейчас, когда мы, безусловно, на пороге больших событий, мое место здесь, среди вас, а в Кракове и без меня обойдутся. Кстати, Ванда, не найдется ли у вас местечка, где бы я мог работать?
И местечко в "отеле", конечно, нашлось.
После завтрака Мартин поднялся в свой мезонин. Его властно тянула к себе маленькая печатная машина, называемая "стукалкой".
В дверь тихо постучали. Домработница подошла и что-то шепнула хозяйке. В комнату вошла Софья Мушкат.
- Знакомьтесь. Это Чарна, наша лучшая связная, а это товарищ Юзеф, - представила их Ванда друг другу.
Юзеф увидел девушку среднего роста, на вид лет двадцати - двадцати двух, с пышными черными волосами. Черные, как маслины, глаза пытливо и в то же время застенчиво смотрели на него, а яркие пухлые губы придавали немного детское выражение ее лицу. Девушка раскраснелась то ли от смущения, то ли от быстрой ходьбы по морозу.
- Рад познакомиться с вами, - Дзержинский энергично пожал руку Зоей. - Ведь это я посылал на ваш адрес из Кракова "Червоны штандар". Адрес ваш, надо сказать, действовал как часы. И мне очень приятно передать вам благодарность Главного правления и Заграничного комитета.
Дзержинскому понравилась эта скромная девушка. Он хорошо знал, какую важную, связанную с постоянным риском работу выполняла Софья Мушкат.
А Зося не могла оторвать от него глаз. Юзеф, настоящий, живой Юзеф! Зося наслышалась о Юзефе как о самом преданном партии товарище, наиболее стойком и самоотверженном. И вот он стоит перед ней, она чувствует тепло его сильной руки.
Не проронив ни слова, Зося отдала Ванде почту и поторопилась уйти. Она и так задержалась сегодня больше, чем положено.
На всю долгую жизнь запомнила Софья Сигизмундов-на Мушкат эту первую встречу с Юзефом.
Большие события, о которых говорил Дзержинский, не заставили себя ждать. 9 января 1905 года в Петербурге на площади у Зимнего дворца была расстреляна многотысячная мирная демонстрация, организованная полицейским провокатором священником Гапоном.
"Рабочий класс получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни. Лозунг геройского петербургского пролетариата "смерть или свобода!" эхом перекатывается теперь по всей России" 1, - писал Владимир Ильич Ленин.
И в самом деле. Только в январе 1905 года в России бастовало 440 тысяч работах, то есть больше, чем в предыдущее десятилетие. Забастовки сопровождались политическими демонстрациями, вооруженными столкновениями с полицией. Революция началась.
Как только весть о петербургской трагедии дошла до Варшавы, в домике Ванды Краль собрались члены Главного правления и Варшавского комитета.
- Товарищи! Только что мы получили свежий номер "Червоны штандар". Наша партия заявляет во весь голос, что "от солидарной борьбы рабочего народа России и Польши зависит осуществление политической свободы для народа". Но это общий призыв, мы же должны воплотить его в конкретные действия. Предлагаю в ответ на расстрел петербургских рабочих призвать пролетариат Варшавы к всеобщей политической забастовке!
Так говорил Дзержинский, оглядывая сидящих вокруг стола товарищей.
Многих он хорошо знал. Вот Якоб Ганецкий, член Главного правления. С ним Феликс познакомился еще в 1902 году на берлинской конференции. Рядом сидит Вин-центы Матушевский из Варшавского комитета. В недалеком прошлом Матушевский был одним из лучших закройщиков дамского платья. Его увлекли социал-демократические идеи, и свою вполне обеспеченную жизнь он без колебаний променял на жизнь профессионального революционера. По другую сторону стола - Здислав Ледер, хороший оратор, но любит съязвить. Взгляд Феликса потеплел, когда остановился на члене Варшавского комитета Даниеле Эльбауме. Он ценил в нем исключительную энергию и трудолюбие. Даниель вел два центральных кружка, кружок металлистов, ведал вовлечением в кружки интеллигентов да еще успевал контролировать работу других кружков.
С остальными участниками совещания Дзержинский еще не успел познакомиться. Но он знал, что большинство из них рабочие, активисты. Значит, партия растет, и рабочий класс на смену арестованным и сосланным выдвигает из своих рядов новые силы на руководящую работу.
Такую партию уже нельзя разгромить, как бывало в прошлые годы. Теперь социал-демократы могут не только призвать к всеобщей политической забастовке, но и организовать ее и стать во главе ее.
Это чувствовал и говорил не один Дзержинский. Возражений против забастовки не было, обсуждались лишь лозунги и практические детали.
14 января всеобщая политическая забастовка в Варшава началась. Почин сделал рабочий район Воля. А там пошло и пошло. Остановился транспорт, погас свет. К рабочим присоединились студенты и ученики гимназий, служащие магазинов, ресторанов и кафе.
Митинги, митинги, демонстрации. И везде ведущая роль принадлежит социал-демократам. Тысячами распространяются листовки и воззвания. И всюду поспевает Юзеф.
И не только в Варшаве. Его видят в Белостоке и Вильно, в Жирардове и Домбровском бассейне, в Ченстохове и Лодзи.
Поездка в Лодзь чуть не кончилась провалом. Дзержинский и Ганецкий сидели в буфете первого класса Варшавского вокзала в ожидании поезда. Оба для конспирации были в элегантных костюмах. Под стать одежде был и дорогой чемодан, битком набитый нелегальной литературой.
- Смотри, - шепнул Ганецкий, показывая глазами на выход.
Там у дверей стоял усатый жандарм и упорно смотрел на чемодан. Проверка багажа, к чему полиция прибегала в связи с беспорядками в Варшаве и других городах, и арест неминуемы.
Оставалась минута до отхода поезда, буфет опустел, а жандарм продолжал стоять у выхода, не спуская глаз со злополучного чемодана и его хозяев.
И тут тишину опустевшего буфета разорвал резкий голос Дзержинского:
- Подойди-ка сюда, голубчик, - поманил он пальцем жандарма. - Подай пальто.
Дзержинский оделся с помощью опешившего жандарма, кивком головы указал ему на чемодан и спокойно направился к выходу. Ганецкий шел рядом, ожидая, чем все это кончится.
Жандарм послушно взял тяжелый чемодан, проводил их, усадил в вагон. Поезд тронулся.
Мимо окна купе медленно проплывала фигура жандарма с рукой под козырек. Лицо его выражало трудную работу мысли.
Появление в Лодзи Юзефа и Николая (под этим именем работал в подполье Ганецкий) ознаменовалось всеобщей стачкой. Вскоре Дзержинский уже был в Домбровском угольном бассейне. Представители заводов и шахт избрали центральный стачечный комитет. Председателем комитета - Юзефа, его заместителем - Сэвэра (Эдвард Прух-няк).
Начало забастовки назначили на 5 февраля в 2 часа дня.
В этот день все члены центрального стачечного комитета с раннего утра были на ногах. Шли последние приготовления: готовы ли ораторы, хорошо ли налажена связь с предприятиями?
И тут в помещение стачечного комитета влетел запыхавшийся Зомбковский, член комитета от железнодорожников.
- Беда, товарищ Юзеф! На станцию Стржемешице прибыла рота солдат. Они уже окружили железнодорожные мастерские и депо. Мы не сможем вывести рабочих на митинг.
Немедленно было созвано заседание стачечного комитета совместно с подпольным комитетом социал-демократии Польши и Литвы.
- Товарищи! Забастовка должна начаться в назначенное время, иначе она вообще сорвется. Надо отвлечь солдат, вызвать среди них панику. Как это сделать? - спросил Дзержинский.
- Товарищ Юзеф! Я могу раздобыть на Казимеж-ских шахтах динамит и опытных запальщиков. Рванем где-нибудь подальше, - предложил Зомбковский.
- Устроим им концерт, дадим тревожные гудки на всех паровозах!
Предложения рабочих были приняты. В час дня за поселком раздались взрывы. Жук на своем паровозе дал первый тревожный гудок. За ним надрывно загудели все 39 паровозов, стоявших под парами на станции Стржемешице.
Ничего не понимающие солдаты стали разбегаться. Раскрылись ворота мастерских, и толпа рабочих вырвалась на улицу. Толпа превратилась в колонну, в голове ее появилось красное знамя, и рабочие с пением революционных песен направились в Сосновец. Туда же с заводов, фабрик и угольных шахт шагали рабочие колонны.
Дзержинский взошел на главную трибуну, установленную возле реального училища.
Кругом волновалась и гудела многотысячная толпа. Над головами качались плакаты: "Долой царя!", "Смерть палачам!", "Да здравствует демократическая республика!", "8-часовой рабочий день!" Лозунги социал-демократические. Видно, хорошо поработал Домбровский партийный комитет.
- Тише, товарищи! Будет говорить Юзеф.
Юзеф призывал рабочих не надеяться на царскую милость, а самим добывать себе и детям своим свободу и лучгпую жизнь; вместе с рабочими всей России с оружием в руках свергнуть самодержавие и создать свою, народную власть.
- Товарищи! - говорил он. - Поднимем выше красное знамя свободы и счастья народов, чтобы оно развевалось над Польшей и всей Россией всегда, чтобы рабочие и крестьяне не стонали больше под гнетом самодержавия, капиталистов и помещиков!
Вслед за Юзефом выступили рабочий доменного цеха с завода "Домбровская Гута", забойщик из Казимежа и рабочие с других предприятий. Гнев и возмущение всех рабочих Домбровы звучали в их речах.
Так началась всеобщая забастовка на предприятиях Домбровского угольного бассейна.
Выполнив свою задачу, Юзеф и Сэвэр вернулись в Варшаву.
Глубокой ночью - иного времени Юзеф никак не мог выкроить - он писал письмо в Заграничный комитет.
"...Я был вчера у русских социал-демократов (военно-революционная организация). Налаживаю с ними связи. Надо бы нам объединиться... Наш Южный комитет развил среди войск действительно колоссальную работу, революционизировали целые полки, которые надо теперь сдерживать от преждевременного восстания.
Военно-революционные организации существуют в Вильно, Варшаве, Пулавах, Люблине, Кельцах и т. д. Они соглашаются на конференцию.
Я лично придаю этой работе огромное, прямо колоссальное значение".
Было еще одно дело, которому Юзеф придавал огромное значение - работа среди крестьян. К сожалению, Главное правление ее явно недооценивало. Мархлевский открыто заявил, что партия "не нуждается ни в каких особых аграрных программах".
Нет, этот вопрос он должен поставить перед своими товарищами из Главного правления как можно острее. И Феликс снова берется за перо:
"Манифест для крестьян здесь нужен. Приложите все старания, чтобы выслать нам хотя бы рукописи манифестов. Это была бы кампания, которая завоевала бы нам огромные массы. Это самая первая, самая главная наша потребность, важнее "Червового штандара", "Пшеглон-да", брошюр".
Еще несколько вопросов организационного характера, и утомленная рука Дзержинского ставит последнюю точку. Надо вздремнуть хотя бы пару часов. Наступает новый трудный день.
Юзеф крепко спал в своей каморке, когда Софья Муш-кат принесла поступившую для него почту.
В небольшой, бедно обставленной комнате сидели военный инженер, поручик Антонов-Овсеенко, артиллерист, тоже поручик, Петренко и студент Киевского университета Богоцкий. Все они были членами Российской социал-демократической рабочей партии, организаторами и руководителями Варшавской военно-революционной организации (ВРО).
Ждали Юзефа. Сегодня они должны были скрепить официальным документом уже существующие "де-факто" связи между ВРО РСДРП и социал-демократией Польши и Литвы.
- Что ты о нем думаешь? - спросил Антонов-Овсеенко.
Петренко помолчал, выбирая слова.
- Думаю, что из всех, с кем нам приходилось иметь дело, только Юзеф придает должное значение работе ВРО.
- Где же он? - Антонов-Овсеенко щелкнул крышкой карманных часов.
Часы были старинные, с мелодичным боем. С последним, десятым ударом раскрылась дверь, и появился Юзеф. Петренко рассмеялся.
- Ничего не скажешь, точность военная...
- Если вас приучила к точности военная служба, то меня - конспирация. Шпики имеют обыкновение обращать внимание на людей, кого-то или чего-то поджидающих. Вот я и стараюсь приходить всегда точно в назначенное время и место.
- Принесли текст договора? - осведомился Антонов-Овсеенко, приглашая Юзефа занять место по правую руку от себя.
- Принес. - Юзеф вынул из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, развернул и передал его Антонову.
Антонов начал медленно, пункт за пунктом читать текст "Договора Военно-революционной организации с с. д. Польши и Литвы".
- Кто будет входить в Варшавский комитет ВРО от социал-демократии Польши и Литвы?
- Варшавский комитет нашей партии уполномочил меня быть его представителем, - ответил Юзеф.
Другие пункты - печать, транспорт, средства, отчетность - были оговорены заранее и вопросов не вызывали.
Антонов-Овсеенко и Дзержинский подписали договор. Петренко встал и вытянулся, как по команде "смирно", всем своим видом подчеркивая торжественность этой минуты. За ним поднялся и Богоцкий.
-Я очень рад, что именно вы будете членом Варшавского комитета ВРО, - сказал Антонов, - теперь мы будем иметь постоянную поддержку польских социал-демократов, а ВРО очень нуждается и в агитаторах и в литературе.
- Готовить солдат к восстанию - наша общая задача, - скромно отозвался Дзержинский.
- Я как раз хотел поговорить о восстании. Мы ждем со дня на день, что оно вспыхнет в Пулавах.
- Но ведь это преждевременно, другие гарнизоны не готовы, - воскликнул Дзержинский.
- Вероятно, Юзеф, вы правы, - ответил Антонов. - Но события выходят из-под нашего контроля. 71-й Белев-ский полк еще в феврале отказался подчиниться командованию, солдаты не пошли усмирять рабочих, заявили: "Душителями революции мы не будем". А теперь отказываются выступать на фронт. Это уже бунт. У них нет выхода. Или восстание, или военно-полевые суды, висе- лица, каторга. Это результат нашей агитации, и мы не можем бросить белевцев на произвол судьбы.
Дзержинский задумался. Вопрос был слишком серьезен.
- Постараемся вам помочь, - наконец сказал он, - но я должен обсудить все это с моими товарищами из Варшавского комитета.
Спустя несколько дней Дзержинский, Варский и Прух-няк шли по улицам Пулав. Карманы их брюк и пиджаков оттягивали револьверы.
На базарной площади их ожидали рабочие и крестьяне, съехавшиеся из окрестных сел, чтобы помочь солдатам. Сигналом к выступлению должен был послужить выстрел из окна казармы.
Все трое были в приподнятом, праздничном настроении. Нервы напряжены.
И вдруг они увидели офицера, бегущего им навстречу. Дзержинский сразу узнал в нем знакомого по ВРО.
- Нас предали! - крикнул, поравнявшись с ними, офицер. - Сейчас здесь будут казаки! - И побежал дальше.
Из-за угла улицы послышался дробный цокот копыт. Положение создалось критическое. Во всех губерниях царства Польского было объявлено военное положение. Всем задержанным с оружием в руках угрожал расстрел на месте. Убежать от казаков, мчавшихся галопом, невозможно. Оставался один выход - перемахнуть через забор, пока казаки их не заметили.
Дзержинский подсаживает сначала грузного Варского, затем маленького Прухняка и лишь потом, в последнюю секунду, ободрав о высокий забор колени, перелезает сам. Мимо притаившихся в кустах чужого сада подпольщиков с гиком промчалась казачья сотня.
- Пойду на разведку, а вы меня ждите здесь, - с этими словами Дзержинский полез обратно. На этот раз было легче. С внутренней стороны забора имелись поперечные брусья, ими, как лестницей, и воспользовался Феликс.
- Что бы мы с вами делали, если бы не Юзеф? - сказал Варский.
- Он всегда вот так. Сначала поможет товарищу, а потом уже думает о себе, - отозвался Прухняк.
- Я тоже хочу на демонстрацию, - твердила Софья Мушкат накануне 1 мая 1905 года.
- Мало ли что ты хочешь. А партия поручает тебе более важную работу. Будешь помогать товарищу Мань-ке размножать на гектографе обращение к солдатам, - отрезал Матушевский.
Пришлось подчиниться и с самого раннего утра вместе с Манькой Ашкеназы корпеть над гектографом.
А в это время в Варшаве разыгрались кровавые события.
Социал-демократы призвали рабочий класс Польши и Литвы встретить Первомай мощными политическими демонстрациями. "Этот май, -- писалось в листовке, выпущенной Главным правлением СДКПиЛ, - должен быть последним, который нас и наших русских братьев застает в политическом рабстве... Навтупает последний бой с самодержавием, и победа уже близка".
Утром 1 мая рабочий район Воля и прилегающие к еему улицы Холодная, Грибная, Вронья, Сенная, Железная и площадь Витковского были заполнены рабочими. Они строились в колонны и с красными знаменами и социал-демократическими лозунгами двигались к центру города.
Дзержинский и Матушевский ходили от колонны к колонне, беседовали с руководителями и рабочими.
- Ого! Приближается к двадцати тысячам. Такого Варшава еще не видела, - с гордостью говорил Дзержинский, делая пометку в записной книжке.
Колонны уже шли по Иерусалимским аллеям, когда путь им преградили шеренги солдат. Стрелять стали сразу боевыми патронами. И тут же из переулков в конном строю, с шашками наголо бросились на демонстрантов драгуны. Стреляли, рубили саблями, топтали лошадьми безоружных рабочих, их жен, даже детей, которых отцы и матери захватили полюбоваться на мирную демонстрацию.
Командовал кровавой расправой царский офицер-поляк, ротмистр граф Пшездецкий.
А Чарна и Манька продолжали спокойно работать. В своем подвале они не слышали выстрелов. День уже клонился к вечеру, когда Манька сняла с гектографа последнюю листовку.
Чарна, довольная, что поручение выполнено, отправилась домой. На Маршалковской ее встретила тишина. Все лавки и магазины были закрыты, никакого движения. Посреди мостовой валялся опрокинутый трамвайный вагон. Лишь вдали виднелся конный жандармский патруль.
Софья свернула на Иерусалимские аллеи и быстро пошла в сторону Железной улицы в надежде, что там она еще может встретить демонстрантов. И тут у себя под ногами она увидела пятна засохшей крови. Кое-где кровь еще не успела высохнуть и стояла маленькими лужицами.
Софью охватил ужас. Тут были ее товарищи. Что с ними? Всех заслонила фигура Юзефа. Помимо ее воли уже думалось не что с ними, а что с ним.
Пятна крови вели к пролому в заборе. Сквозь него в глубине пустыря виднелся сарай, вероятно, какой-то склад. У сарая Софья встретила пожилого рабочего и от него узнала все, что тут произошло.
- А вы не видели там товарища Юзефа? - спросила Софья.
Она как могла подробно описала внешность Дзержинского, даже родинку на левой щеке не забыла упомянуть.
- Нет, не видел. Да вы, барышня, прошли бы в больницу младенца Иисуса. Туда, в морг, свезли всех убитых.
Софья помчалась в морг, У дверей в прозекторий стояли полицейские, но всех желающих пропускали беспрепятственно. Видно, надеялись таким образом выяснить личность убитых.
Новый приступ страха и физическое отвращение потрясли девушку, когда она увидела ряды трупов, окровавленных, с зияющими ранами.
Голова закружилась, противная тошнота подступила к горлу. Однако она заставила себя обойти всех. Среди мертвецов она увидела знакомых социал-демократов: Мечислава Вышомирского, совсем еще юношу, гравера Каро-ля Шонерта и старого котельщика Зыгмунта Кемпу.
Юзефа в морге не оказалось. От сердца немного отлегло. Софья, обливаясь слезами, направилась к Ванде. Она оплакивала погибших, но сквозь темную пелену горя пробивался лучик надежды: "Юзеф, вероятно, жив".
Ванда в большом волнении металась по квартире. Она очень беспокоилась за Мартина и Юзефа. Где они, что с ними? Рассказ Софьи о посещении морга принес лишь небольшое успокоение. Подруги терялись в догадках: может быть, Мартин и Юзеф ранены? А может быть, ранены и арестованы? Хорошо, если они в больнице, а что, если лежат где-нибудь, укрывшись от полиции, и нуждаются в помощи? Куда бежать, где искать?
Поздно вечером появился Мартин. Шатающийся от усталости и голода, выпачканный в грязи и крови, но яшвой и невредимый.
- Где Юзеф? - Голос Софьи дрожал от волнения.
- Не знаю. Видел, как он, когда началась стрельба, бросился спасать раненых. А потом налетели драгуны, и я потерял его из виду.
Юзеф появился только на следующее утро.
- Где же вы ночевали? - спросила Ванда.
- Нигде. Просто не было времени даже подумать о ночлеге. Пятьдесят убитых, около ста раненых. Одних надо было укрыть от полицейских, других, особенно тяжелых, поместить в больницы, известить родных...
Юзеф выпил чашку молока. Не раздеваясь, повалился на кровать и тут же уснул, едва успев распорядиться созвать вечером Варшавский комитет.
По предложению Дзержинского Варшавский комитет назначил на 4 мая всеобщую забастовку протеста. Несмотря на многочисленные аресты и ретивость охранки, забастовка прошла блестяще. Встали заводы и фабриии, остановились трамваи, закрылись магазины и даже банки.
На следующий день рабочие Варшавы читали листовку-обращение Главного правления СДКПиЛ: "На царский террор ответим усилением революционной борьбы". Прокламация призывала рабочий класс, весь народ к "массовой мести - массовому террору".
- Но ведь наша партия против террора? - обратилась Ванда к Юзефу.
- Против индивидуального - да, но мы призываем сейчас к массовому. По сути дела, к началу партизанских действий против царского правительства и его аппарата власти. Это как бы промежуточный этап между стачкой и вооруженным восстанием, - пояснил Дзержинский.
Неделей позже Дзержинский докладывал на заседании Варшавского комитета о решениях III съезда Российской социал-демократической рабочей партии, только что окончившего свою работу.
- Товарищи! Третий съезд принял специальную ре- золюцию "По поводу событий в Польше". Съезд выразил свое негодование в связи с новыми убийствами, организованными царскими палачами 1 Мая в Варшаве и Лодзи, он приветствует мужество и решимость братского пролетариата Польши. Слышите, товарищи, так и написано - "братского"! Съезд признал подготовку пролетариата к вооруженному восстанию "одной из самых главных и неотложных задач партии". Надеюсь, и мы не отстанем от российского пролетариата.
И социал-демократия Польши и Литвы призвала рабочий класс готовиться к вооруженному восстанию. Но как его готовить - никто толком не знал и не умел. И потому, когда 22 июня 1905 года в Лодзи вспыхнуло вооруженное восстание и рабочие вышли на баррикады, оказалось, что партийная организация города не была готова к руководству восстанием.
Дзержинский и Варский от имени Главного правления выпустили листовку с призывом к рабочим всех городов вооружиться и выйти на улицы, но было уже поздно. Восстание в Лодзи было подавлено.
Состоялось заседание Варшавского комитета с участием представителей Главного правления Варского, Га-нецкого и Дзержинского. Настроение у всех было подавленное. Невольно перед каждым вставал роковой вопрос: а нужно ли было браться за оружие?
- Нужно! - со всей категоричностью заявил Юзеф. - Я горжусь тем, что честь первой попытки восстания, первой массовой баррикадной борьбы с самодержавием принадлежит польскому пролетариату Лодзи!
Дзержинский отправился в Лодзь, чтобы на месте изучить опыт восстания и ознакомиться с состоянием социал-демократической организации.
Он писал оттуда в Заграничный комитет СДКПиЛ: "...материал и условия здесь очень хорошие и достаточные, не хватает только руководящей руки, ленинского "кулака", организации".
В корчме, у полустанка Дембе-Вельке Привисленской железной дороги, сидели жандармский ротмистр Сушков и командир эскадрона 38-го драгунского Владимирского полка ротмистр Глебов.
В корчме было жарко, душно, жужжали и роились над столом мухи, а пиво, которое пили офицеры, было теплое и кислое. Вопреки всему этому Сушков был в прекрасном настроении. Он предвкушал сегодня отличную "охоту" и надеялся поймать много крупной "дичи".
Драгуны расположились у коновязей, кто как мог, в тени деревьев на чахлой траве. Разопрев от июльского зноя, одни из них вяло ругали социалистов, другие чуть ли не в открытую материли начальство.
Общее томление нарушил прибежавший с полустанка запыхавшийся стражник.
- Дозвольте доложить, ваше благородие, - обратил ся он к Сушкову, - с прибывшего поезда сошли человек семьдесят, и все направились к лесу в имение Олесин- Дужий.
Сушков просиял. Жандармский осведомитель не подвел. Теперь очередь за ним, ротмистром Сушковым. Если он не промахнется, то весь актив варшавской организации социал-демократии Польши и Литвы будет захвачен.
Но Сушков не спешил. Зачем преждевременно обнаруживать себя и спугивать "дичь"? Пусть "гости" спокойно минуют поле и углубятся в лес. Пусть начнут свое собрание, и тогда драгуны и стражники возьмут их в кольцо и затянут петлю.
Команда "по коням!" подняла кавалеристов примерно через час после того, как последний пз прибывших пассажиров скрылся из виду.
В лесу строй кавалеристов нарушился, и Глебов невольно подслушал разговор солдат, отделенных от него кустами.
- Молодцы белевцы! Отказались усмирять рабочих - и баста! - говорил молодой голос.
- А 37-й пехотный во время лодзинских боев целиком в казармах под замок попал. Признали "неблагонадежным". А мы все мотаемся, все усмиряем. Скоро вовсе в жандармы запишут. Доусмиряемся, пока рабочие нам головы не поотрывают, - отозвался хриплый бас, в котором, к своему удивлению, Глебов узнал взводного 2-го взвода унтер-офицера Гаврилина.
"Ого! От таких разговоров и до бунта недалеко", - подумал Глебов.
Он резко скомандовал: "Эскадрон, напра-во!", и драгуны, повернув коней, теперь уже не змейкой, а широкой цепью начали прочесывать лес.
В лесу имения Олесин-Дужий действительно в этот день, 17 июля, проходило собрание социал-демократов. И не рядовое собрание, а Варшавская межрайонная конференция. Руководил ею представитель Главного правления товарищ Юзеф.
Заседание конференции подходило к концу, когда сквозь деревья делегаты увидели кавалеристов. И тут все услышали спокойный голос Юзефа:
- Товарищи, прошу сдать мне всю нелегальщину. В случае ареста мне терять нечего, все равно за два побега припаяют.
Всадники со всех сторон окружили большую поляну, где проходила конференция. Бежать было некуда.
Мартин хладнокровно вытащил из кармана трубочку и уселся курить под ближайшим деревом. Молодой Антон Краевский опустился на землю рядом с ним. Антон немного волновался - ведь это его первый арест! И гордился тем, что будет арестован в обществе ветеранов партии.
Сушков еще издали заметил, как многие из участников сходки что-то передают высокому мужчине, стоявшему у большого дерева. Ротмистр пришпорил лошадь и подскакал прямо к нему.
- Вы арестованы, господа. Прошу предъявить документы. У кого имеется что-либо недозволенное, извольте сдать сами, - обратился Сушков ко всем, не спуская, однако, глаз с Юзефа.
- Пожалуйста, вот мой паспорт, - и Дзержинский протянул Сушкову "липу" на имя Ивана Эдмундовича Кржечковского.
- Что вы тут делали? - спросил ротмистр, просматривая документ.
- С этими людьми у меня нет ничего общего. Не знаю, как их, а меня вы сами загнали в кучу со всеми прочими!
Краевский так и ахнул. Что же это делается? Почему Юзеф так легко отрекается от своих товарищей, а дядя Мартин даже бровью не ведет?
И как бы в ответ на свои мысли Антон услышал голос жандарма:
- А это мы сейчас проверим!
Произвели обыск. Разумеется, кроме как у Дзержинского, ничего "недозволенного" ни у кого не нашли.
"Сволочи, хотят одурачить", - выругался про себя Сушков: "дичь" без улик вроде бы и не "дичь". Ловил целую стаю, а поймал только одного.
- Вы что же, господин Кржечковский, серьезно намерены утверждать, что револьвер у ваших ног и вся найденная при вас и на земле литература принадлежит только вам?
- Совершенно серьезно, господин ротмистр, - отве-Тил Юзеф.
Всех задержанных, а набралось их около сорока, отвели под усиленным конвоем в местечко Новоминск и поместили в небольшом доме на Варшавской улице. Вокруг дома драгуны выставили караул, в самом же помещении не было охраны, и во внутреннюю жизнь задержанных солдаты не вмешивались.
Воспользовавшись благоприятной обстановкой, делегаты закончили прерванную внезапным арестом конференцию. А затем стали развлекаться, как могли. Стефания Пшедецкая рисовала портрет Матушевского, уверяя всех, что "у Мартина очень характерное лицо". Бывалые заключенные смастерили из хлебного мякиша шахматы и шашки, молодежь затеяла пение и танцы.
Под окнами собрались свободные от караула солдаты. Бросив игры и пение, арестанты принялись их агитировать. Антон видел, что самым большим успехом у солдат пользуется Юзеф, и ему было стыдно: как мог он, сопляк, хоть на минуту усомниться в Юзефе!
Под вечер, после работы, у домика собралась толпа рабочих. Теперь ораторы через головы солдат обращались к ним.
У раскрытого окна, служившего трибуной, выросла коренастая фигура Гаврилина.
- Господа, эскадронный идет. Вы уж тово, не подводите нас.
- Товарищи, всем отойти от окон! - скомандовал Дзержинский.
Когда Глебов подошел, вокруг дома царило спокойствие. На противоположной стороне улицы толпились местные жители, но вели себя мирно, тихо переговариваясь между собой. Часовые у фасада и позади дома при приближении командира вытягивались в положение "смирно" и лихо рапортовали.
Проверив, хорошо ли его подчиненные несут службу, Глебов отправился в гости к офицерам расположенного в Новоминске пехотного полка.
Митинг возобновился. Многих защитников престола потерял царь в этот вечер.
На другой день в Новоминск прибыли из Варшавы Юзеф Красный, Мариан Стахурский и Мария Альтер. По заданию оставшихся на свободе членов Главного правления и Варшавского комитета они должны были организовать освобождение Дзержинского.
В арестантском доме появился пекарь с полной корзинкой булок и всякой сдобы. Он нашел Мартина и шепнул, что на дне корзины у него лежит комплект пекарской одежды "для человека, который должен бежать".
- Давай сюда! - сказал Мартин, немедленно сообразив, о ком идет речь.
Через минуту Матушевский, Леопольд Доброчинский, Теодор Бресляуер, Стефа Пшедецкая, Антон Краевский и другие арестанты горячо убеждали Дзержинского воспользоваться случаем и бежать, переодевшись пекарем. Но он наотрез отказался.
Вечером к окну пробрался Красный.
- В чем дело, Юзеф? Почему не бежишь?
- Я должен отдаться той же участи, что и другие, среди арестованных много молодых, пусть никто не подумает, что мы создаем привилегии для партийных "генералов", - ответил Дзержинский.
В Варшаве всех доставили в следственную тюрьму "Павиак". Всех, кроме Юзефа. Его как опасного преступника сразу увезли в X павильон Варшавской цитадели.
Но на этот раз Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому не пришлось долго сидеть. Серым осенним днем дверь камеры открылась, и голос надзирателя возвестил:
- С вещами на выход!
"Неужели и вправду свобода?" - сердце екнуло от радости.
Нельзя сказать, чтобы освобождение явилось для Дзержинского полной неожиданностью. Уже два дня тюрьма жила слухами о том, что царь, напуганный небывалым размахом всероссийской политической забастовки, парализовавшей страну, издал манифест с обещанием разных реформ и амнистий политзаключенным. Но точного текста манифеста никто из заключенных не знал, и потому каждый жил в напряженном ожидании, коснется его амнистия или нет.
Дзержинский шел в канцелярию тюрьмы, нес нехитрый свой скарб и тоже сомневался: свобода или перевод в другую тюрьму? И только тогда поверил в свободу, когда расписался в толстой книге в том, что он, "Феликс Эдмундович Дзержинский, 1905-го года, октября 20-го сего дня, освобожден по амнистии и принадлежащие ему вещи и деньги получил сполна".
За воротами тюрьмы Феликса ждал Генрик Валецкий. Его освободили несколькими минутами раньше. Обнялись. Вспомнили побег из Верхоленска. Но предаваться воспоминаниям о прошлом не было времени. Бурное сегодня захватило их, закружило как в водовороте.
В Варшаве продолжалась всеобщая забастовка, не работали ни трамваи, ни извозчики, а улицы были запружены народом. То там, то тут выступали ораторы всевозможных политических партий и направлений. И ни одного полицейского.
Пришлось идти в город пешком. Навстречу попался рабочий с гармошкой. Он был немного навеселе, лихо растягивал мехи своей трехрядки и во весь голос пел:
В следующую минуту Дзержинский уже взобрался на ближайший фонарный столб и обратился к окружавшей его толпе с горячим призывом:
- Не верьте царским подачкам! Не верьте буржуазии! У рабочих свои цели...
Тут и нашел его гонец от партийной конференции, посланный к X павильону встречать освобождаемых из тюрьмы социал-демократов.
Когда Дзержинский и другие бывшие узники появились на квартире Францишки Ландау на улице Цегляной, в доме № 4, где проходила конференция, их встретили аплодисменты и приветственные возгласы. С трудом удалось председателю собрания Якову Гольденбергу (в подполье Станиславу) восстановить тишину. Он сказал:
- Товарищи! Предлагаю избрать председателем нашей конференции товарища Юзефа!
Первыми словами нового председателя были:
- Теперь к оружию, к оружию и только к оружию! Царю и буржуазии верить нельзя...
И эти слова вскоре оправдались: через одиннадцать дней после объявления манифеста на всей территории Королевства Польского было восстановлено военное положение с его свирепыми законами. На рабочий класс и его партию обрушились новые репрессии. "Мертвым свободу, живых под арест!"
Своего апогея революция достигла в декабре. Началось вооруженное восстание московских рабочих. Покрылась баррикадами Красная Пресня.
- Товарищи! Варшавский генерал-губернатор получил секретное распоряжение отправить в Москву часть войск, находящихся в Польше, - информировал членов Главного правления и Варшавского комитета Мартин.
- Будет величайшим позором, граничащим с предательством, если мы допустим это, - выразил общую точку зрения Дзержинский.
Главное правление социал-демократии Польши и Литвы призвало польских трудящихся к всеобщей забастовке солидарности с московскими рабочими. И рабочий класс Польши, бастовавший почти непрерывно вот уже около двух лет, понесший тяжелые жертвы от жестоких репрессий, вновь поднялся на борьбу. Первыми забастовали железнодорожники, затем Варшава и все другие промышленные центры Королевства Польского.
Но был район, очень важный, где забастовка запаздывала, - Домбровский угольный бассейн. Дзержинский бросился туда. В Сосновце разыскал Станислава Бобин-ского. Вопрос в упор:
- В чем дело?
- Все дело упирается в Гуту Банкову2. Ты у нас не впервые, знаешь, что еще издавна повелось: нигде не бросят работу, пока не остановится Гута Банкова.
- А что же там?
- Там и наше влияние, и влияние ППС. Не только остановить завод, но даже общезаводской митинг собрать не можем.
Дзержинский, Бобинский и еще несколько местных активистов направились на завод. Дзержинский и сам не знал, что он там будет делать, в голове только настойчиво билась мысль: "Надо остановить завод".
У заводских ворот Юзеф с товарищами оказались к окончанию обеденного перерыва. Привратник наотрез отказался пропустить на завод посторонних. Дзержинский стал его уговаривать, но тут кто-то из администрации приказал закрыть ворота.
Решение пришло молниеносно. Юзеф просунул сапог в оставшуюся щель и всем телом навалился на ворота. Товарищи бросились к нему на помощь, но и к сторожу подоспело подкрепление. Несколько минут борьба шла с переменным успехом, створки ворот колебались то туда, то сюда. Запереть ворота мешала нога Юзефа. Наконец, когда сопротивление защитников ворот на какую-то секунду ослабло, под дружным натиском Юзефовой дружины они распахнулись.
- На митинг, на митинг! - звали рабочих пришедшие с Юзефом социал-демократы. Видно, призыв попал на благоприятную почву. И вскоре тысячная толпа заполнила заводской двор.
Первым говорил Бобинский. После него в поддержку забастовки выступил рабочий социал-демократ из местной организации. Все шло хорошо. Но вот на трибуну поднялся худой старик с орлиным носом и обвислыми усами.
- Какое нам, полякам, дело до кацапов? - говорил он, окидывая всех грозным взглядом из-под кустистых седых бровей. - Пусть себе больше дерутся между собой, скорее свободной станет Польша!
По толпе прошел одобрительный гул.
- Кто это? - спросил Дзержинский стоявшего рядом социал-демократа.
- Павел Венцковский, прекрасный работник, уважаемый человек и, к сожалению, эндек 3.
Венцковского поддержал пепеэсовец. Положение становилось критическим. И тогда взял слово Дзержинский.
- Товарищи! Пан Венцковский спрашивал: какое нам дело до кацапов? Сейчас московские рабочие умирают на баррикадах не только за свою, но и за нашу свободу. А кто расстрелял первомайскую демонстрацию в Варшаве? Поляк, граф Пшездецкий! Теперь спросите сами себя: с кем же вам по пути - с русскими рабочими или с польскими панами? - Юзеф остановился, чтобы передохнуть, но продолжить речь ему не пришлось. Раздался крик: "Солдаты!" - и все увидели, как со стороны доменного цеха по двору бежит офицер с отрядом солдат.
- Спокойно! - зазвенел голос Дзержинского. - Голосую. Кто за забастовку?
Поднялся лес рук. А офицер с солдатами уже пробирался сквозь толпу к трибуне.
- Абсолютное большинство! - выкрикнул Юзеф и спрыгнул в толпу.
Поднялась сумятица. Одни бежали в свои цехи, к станкам. Другие, наоборот, к воротам, домой. Третьи оставались во дворе, ругались с солдатами, которые, образовав цепь, начали теснить всех в дальний угол двора.
Бобинский упустил Юзефа из вида.
- Сирена, где сирена? - услышал он голос Дзержинского.
"Вот молодец, только один Юзеф не забыл о сирене", - подумал Бобинский.
- Знаешь, где сирена? - схватил за рукав пробегавшего мимо молодого рабочего.
- Знаю.
И они вместе кинулись в один из заводских корпусов. И как раз вовремя, потому что вслед за ними у дверей встали часовые.
Через минуту мощный рев сирены всколыхнул воздух.
По улицам разъезжали казаки. Но со всех сторон уже призывно раздавались гудки заводов и шахт.
Прошло шесть дней после начала всеобщей политической стачки в Польше. В Варшавский комитет социал-демократии Королевства Польского и Литвы пришли печальные вести. Царские войска потопили в крови восстание московских рабочих. Всеобщая забастовка в Петербурге прекращена. Потеряла смысл и была прекращена всеобщая забастовка и в Польше.
На улицах Стокгольма весной 1906 года прохожие часто слышали русскую речь. Особенно много русских попадалось вблизи Народного дома. И не удивительно: сюда, на IV съезд Российской социал-демократической рабочей партии, съехалось 112 делегатов с решающим голосом, представлявших 57 местных организаций, да еще 22 делегата с совещательным. Кроме них, были делегаты от социал-демократии Польши и Литвы, Бунда, Латышской социал-демократической рабочей партии, от Украинской социал-демократической рабочей партии и Финляндской рабочей партии. Словом, съехались социал-демократы из всех частей Российской империи.
Очередное заседание съезда еще не началось. В просторном фойе Народного дома, который шведские социал- демократы любезно предоставили в распоряжение своих русских товарищей, у большого окна стоял Феликс Эд-мундрович Дзержинский и с любопытством наблюдал за делегатами, которые прохаживались по залу или собирались группами, оживленно разговаривая и жестикулируя.
Феликс заметил, что делегаты группируются, как правило, по своим прежним фракциям: большевики с большевиками, меньшевики с меньшевиками. И та и другая фракции вышли на съезд со своими платформами, каждая яростно отстаивала свои взгляды на движущие силы революции, на тактику, по-своему оценивая обстановку.
Дзержинский уже знал, что среди делегатов съезда преобладают меньшевики. На 46 большевиков приходилось 62 меньшевика. Это неизбежно сказывалось и на принятых решениях: проходили предложенные меньшевиками. "Трудно ожидать, чтобы съезд в таких условиях выработал действительно четкую революционную линию, да и объединение будет, видно, чисто формальным, слишком велика пропасть..."
Его размышления прервал веселый голос:
- Здравствуйте, товарищ!
Перед Дзержинским стоял худощавый, крепко сбитый паренек лет двадцати двух - двадцати четырех. Вздернутый нос и пшеничный чуб надо лбом придавали лицу его задиристое выражение, но слегка прищуренные глаза доброжелательно улыбались.
- Говорят, вы из Польши, - продолжал он. - А я из Донбасса. Есть такой город Луганск, может, слышали?
- Ну как же, слышал. А я действительно из Польши. Меня зовут Юзеф Доманский, - представился Дзержинский. Паренек из Донбасса ему как-то сразу понравился, и лицо Феликса осветилось доброй улыбкой.
- А меня Володя. Владимир Антимеков, - отрекомендовался, в свою очередь, новый знакомый. - С чем же вы, товарищи поляки, пожаловали на наш съезд?
- Чтобы объединиться с российской социал-демократией.
- Ну, это известно из повестки дня. А вот с каких позиций будете объединяться? С большевистских или меньшевистских?
Это начинало походить на допрос. Дзержинский ответил сухо:
- Делегация социал-демократии Польши и Литвы ознакомлена со съездовскими документами и целиком поддерживает платформу большевиков.
- Вот это здорово. Это по-нашему, по-рабочему, - воскликнул Володя, и лицо его снова просияло.
- Прошу прощения, - перебил их беседу подошедший Варский, - пойдем, Юзеф, я представлю тебя Владимиру Ильичу.
Ленин сидел за столом президиума и что-то быстро писал в развернутом блокноте. Когда Варский и Дзержинский подошли, он встал и вышел из-за стола.
- Здравствуйте, здравствуйте, - говорил Ильич, протягивая руку Дзержинскому. - Очень рад с вами познакомиться, товарищ Юзеф!
Владимир Ильич часто председательствовал на заседаниях съезда, неоднократно выступал, и потому Дзержинский успел хорошо изучить его лицо, движения, жесты, манеру говорить. И сейчас Феликсу казалось, что знает он Ильича давно и что встретились они вовсе не впервые, а как добрые друзья после долгой разлуки.
- Ну как вам наш съезд? - спрашивал Владимир Ильич. - Меньшевики-то каковы. Мартынов договорился до открытого отрицания гегемонии пролетариата в революции! Что вы на это скажете? - Ленин слегка прищурился и немного отодвинулся, как бы для того, чтобы лучше видеть собеседника. Его поза, выражение лица - все говорило о живейшем интересе.
- Скажу, что это прямое предательство! - запальчиво, не задумываясь ни на минуту, ответил Дзержинский,
- Суровая оценка, но, пожалуй, правильная. - Ленин обратился к Варскому.
- Не знаю, понимает ли это сам Мартынов, но объективно Юзеф прав. Отдавать руководящую роль в революции буржуазии - это предательство по отношению к рабочему классу, к самой революции, - поддержал Дзержинского Варский.
- А их думская тактика? - снова вмешался в разговор Дзержинский. - Видеть в Думе какой-то "общенациональный политический центр", способный на борьбу с самодержавием, это же обман рабочего класса. Уверяю вас, Владимир Ильич, что все организованные рабочие в Польше отнеслись отрицательно к этой тактике.
- Мне кажется, что и у русских рабочих меньшевики не найдут поддержки, - продолжал он. - Я только что беседовал с товарищем Антимековым из Донбасса...
- Как, как вы сказали? Антимековым? - прервал его Владимир Ильич и вдруг весело, заразительно расхохотался. Он смеялся, весь откинувшись назад, повторяя время от времени.
- А-а-антимеков... А-а-антимеков... Затем достал платок и вытер уголки: глаз.
- Не обижайтесь на меня, ради бога, дорогой Феликс Эдмундович. Так ведь вас зовут, товарищ Юзеф? Вы разговаривали с Климом Ворошиловым. Замечательный товарищ, твердый большевик! Так вот, вы, вероятно, слышали, что нас, большевиков, для краткости называют "беками", а меньшевиков - "меками". Вот Клим и придумал: раз он "бек", значит, против "меков", "Антиме-ков". Это же замечательно! - и Ленин снова рассмеялся. Теперь вместе с ним смеялись Дзержинский и Вар-ский.
- Но как же все-таки быть? - спрашивал Дзержинский. - Ведь по всем важнейшим вопросам съезд принимает меньшевистские резолюции?
Да, подтвердил Ленин, большевики пошли на объединение с меньшевиками под давлением низов, желающих на собственном опыте испытать возможность работы в рамках единой партии. Но большевики и не собираются складывать оружия. Наоборот, после съезда они поведут еще более острую идейную и политическую борьбу с меньшевиками как с проводниками буржуазного влияния на пролетариат...
Зазвенел звонок председательствующего, возвещая о начале заседания. Варский и Дзержинский направились в зал, к Гапецкому, который издали знаками приглашал их.
Съезд заседал две недели. В порядок дня было вынесено 15 вопросов. Тринадцатым в их числе рассматривалось объединение с национальными социал-демократическими организациями Польши и Литвы, Латышского края и Бундом.
Делегаты социал-демократии Польши и Литвы хотели, чтобы вопрос этот съезд рассмотрел в начале своей работы. Большевики поддержали, однако меньшевики, опасаясь, чтобы поляки и латыши, получив право решающего голоса, не оказали влияния на характер решений съезда, воспротивились этому.
Юзеф возмущался:
- Если бы мы с самого начала получили решающий голос, - говорил он своим товарищам по поводу резолюций, протаскиваемых меньшевиками, - то сказали бы во весь голос: "Долой такие резолюции!" 30 тысяч пролетариев Польши, уже принадлежащих к партии, доказали всей своей борьбой, что они против таких резолюций.
Но пока приходилось сидеть, слушать и молчать. Они ведь еще не были полноправными членами РСДРП.
Наконец свершилось. Социал-демократия Польши и Литвы вошла в состав Российской социал-демократической рабочей партии как "территориальная организация РСДРП, ведущая работу среди пролетариата всех национальностей ее района и объединяющая деятельность всех партийных организаций на этой территории".
Против такой формулировки первого пункта резолюции возражал бундовец. Он требовал, чтобы СДКПиЛ не занималась рабочими-евреями, предоставив эту работу исключительно Бунду.
Взял слово Дзержинский.
- Я должен заявить, - говорил он, - что социал-демократия Польши и Литвы вела и впредь будет вести работу среди рабочих всех национальностей - поляков, литовцев, евреев, русских, немцев.
Предложение бундовца было отвергнуто.
Условия слияния социал-демократии Польши и Литвы с РСДРП были подробно разработаны и состояли из 10 пунктов. Когда голосование окончилось, за столом президиума поднялся Ленин. От имени съезда он высказал искреннее пожелание, чтобы "это объединение послужило наилучшим залогом дальнейшей успешной борьбы".
Съезд окончен. Скорый поезд мчал Дзержинского, Варского и Ганецкого в Берлин. Феликс отвернулся к окну, задумался. Ленин. Простота, человечность, ясность мысли, характер борца влекли к Ильичу Дзержинского. Особенно импонировало ему в Ленине сочетание могучей теоретической мысли с талантом организатора-практика.
По свидетельству Гаиецкого, Ленин с первой же встречи увидел в Дзержинском настоящего революционера-большевика.
...Прошел месяц. В маленьком курортном городке За-копане, спрятавшемся среди Карпатских гор на востоке Акстро-Венгерской империи, на Каспрусях в июне 1906 года проходили заседания V съезда социал-демократии Польши и Литвы.
От имени Главного правления отчетный доклад сделал Дзержинский. Впрочем, мало кто из делегатов знал подлинное имя докладчика; он выступал на съезде как франковский.
С гордостью докладывал товарищ Франковский съезду о бурном росте партийных рядов и укреплении влияния партии на рабочие массы.
В особый раздел доклада Юзеф выделил "Объединение с Российской социал-демократической рабочей партией". Он назвал объединение "главнейшим вопросом нашей внешней партийной политики".
Съезд единогласно одобрил слияние социал-демократии Польши и Литвы с РСДРП и высказался за созыв чрезвычайного съезда РСДРП в связи с тем, что избранный на IV (Объединительном) съезде партии ЦК, в котором преобладали меньшевики, не отражал взглядов большинства членов партии.
С чувством глубокого удовлетворения наблюдал за ходом съезда Вацлав Боровский, направленный на съезд Лениным от большевистской газеты "Вперед". Зато явное неудовлетворение выражали представители ЦК РСДРП: бундовец Леон Гольдман и меньшевик Отто Ауссем.
Секретарю Главного правления Дзержинскому съезд выразил благодарность "за неутомимую деятельность".