К сегодняшнему Вашему докладу о мерах борьбы с саботажниками и контрреволюционерами.
Нельзя ли двинуть подобный декрет: О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками
Буржуазия, помещики и все богатые классы напрягают отчаянные усилия для подрыва революции, которая должна обеспечить интересы рабочих, трудящихся и эксплуатируемых масс.
Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов. Сторонники буржуазии, особенно из высших служащих, из банковых чиновников и т. п., саботируют работу, организуют стачки, чтобы подорвать правительство в его мерах, направленных к осуществлению социалистических преобразований. Доходит дело даже до саботажа продовольственной работы, грозящего голодом миллионам людей.
Необходимы экстренные меры борьбы с контрреволюционерами..." 1 - далее следовал перечень конкретных мер.
Да, несомненно, Ильич ставит вопрос значительно шире вчерашнего постановления Совнаркома; речь должна идти не о борьбе с данной забастовкой чиновников, а об организации планомерной борьбы с контрреволюцией и саботажем вообще и в масштабах всей страны.
И вот Дзержинский уже на заседании Совнаркома.
- Наша революция в явной опасности! Силы против- ника организуются. Контрреволюционеры действуют не только в Петрограде, в самом сердце нашем, но и по всей стране, - говорит он.
А перед глазами стоят разгромленные винные склады и плавающие в вине трупы опившихся солдат. В карманах у них листовки с адресами складов и призывами к грабежу и погромам. Шайки бандитов, терроризирующих по ночам город. Наглые физиономии чиновников, получивших от своих бывших хозяев жалованье за полгода вперед, только бы не работали на Советскую власть. И поток телеграмм с Дона, Кавказа, Урала, Белоруссии... Все об одном: враг создает военные формирования, поднимает вооруженные мятежи против Советов.
И потому так гневно и страстно звучит его речь.
- Теперь борьба грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть!.. Наша комиссия вызвана к жизни чрезвычайными обстоятельствами, потому и предлагается отметить это в самом ее названии. Мы должны послать на этот фронт, самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей!
Доклад закончен. Дзержинский читает проект постановления. Споров не возникает. Проект утвержден.
В протокол заседания Совета Народных Комиссаров от 7 декабря 1917 года усталая рука секретаря внесла торопливую запись:
"Постановили: 9. Назвать комиссию Всероссийской Чрезвычайной комиссией при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем и утвердить ее...
Задачи комиссии: 1) пресекать и ликвидировать] все контрреволюционные] и саботажн. попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили; 2) предание суду революционного трибунала] всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними; 3) комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения; 4) комиссия разделяется] на отделы: [1] информационный, [2] организационный отд[ел] (для организации] борьбы с контрреволюцией] по всей Рос[сии] и филиальных отд[елов]), [3] отдел борьбы.
Комиссия сконструирует[ся] окончательно] завтра. Пока действует] ликвидационная] комис[сия] В. Р. Комитета.
Комиссии] обрат[ить] в пер[вую] голову вни-м[ание] на печать, саботаж и т. д. правых с.-р., саботаж-н[иков] и стачечв[иков].
Меры - конфискация], выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов парода и т. д.".
- Теперь остается назначить председателя созданной нами Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Надо бы найти на этот пост хорошего пролетарского якобинца! - с этими словами Ленин посмотрел на Дзержинского. И все головы повернулись в его сторону.
Замечательно сказал Владимир Ильич - нужен якобинец. Как во времена Великой французской революции. Такой же страстный революционер, решительный и непримиримый к врагам народа. Только пролетарский.
И сейчас же было названо имя Феликса Эдмундовича Дзержинского. Назначение состоялось.
Был председатель ВЧК, но не было ни комиссии, ни ее аппарата. Из членов комиссии, утвержденных Совнаркомом на заседании 7 декабря, остались в ВЧК только Петере, Ксенофонтов и Евсеев. Остальные в ближайшие же дни получили другие назначения. Нужда в кадрах была невероятно велика, и слишком мало было подходящих людей.
Дзержинскому пришлось туго. Все уже были куда-то назначены. Если старый подпольщик давал согласие на работу в ЧК, его приходилось "вырывать" через ЦК. Помогал Свердлов. Неожиданно пришлось столкнуться с трудностями совсем другого рода.
- Понимаешь, - рассказывал Дзержинский Свердлову, - предлагаю товарищу работать в ЧК. Старый революционер, вместе в тюрьме сидели. И вдруг он мне заявляет: "Вы знаете, я готов умереть за революцию, но вынюхивать, выслеживать - извините, я на это не способен!" Я - способен, рабочие-подпольщики Петере, Ксенофонтов, Евсеев способны, а этот интеллигент, видите ли, "не способен"! И не он один так заявляет.
- Рабочие своим классовым чутьем понимают, что защищать революцию - дело опасное и почетное. К сожалению, не до всех партийных интеллигентов это доходит, - отвечал Свердлов. - Но не будем обобщать. Вот увидите, Феликс Эдмундович, многие наши лучшие товарищи из партийной интеллигенции будут работать в ВЧК. Кстати сказать, я уже получил согласие и направляю к вам Моисея Соломоновича Урицкого. Он член ЦК и, как вы знаете, юрист.
С помощью ЦК комиссия была скомплектована. Основной ее костяк составляли большевики - активные участники Октябрьской революции, бывшие члены Петроградского военно-революционного комитета.
В поисках помещения для ВЧК Дзержинский пришел в дом, занимаемый ранее петроградским градоначальником. Дверь открыл благообразный бородатый швейцар.
- Могу я видеть товарища Ворошилова? - спросил Дзержинский.
- Так точно-с. Господин-товарищ Ворошилов в кабинете его превосходительства господина градоначальника.
Феликс Эдмундович с любопытством посмотрел на швейцара - этакий осколок империи, - но ничего не сказал и пошел вперед. Швейцар почтительно подсказывал дорогу.
Из-за письменного стола поднялся комиссар Петрограда Климент Ефремович Ворошилов. На эту должность он был назначен Советом Народных Комиссаров 22 ноября 1917 года по предложению Дзержинского, когда решался вопрос о мерах по поддержанию спокойствия и порядка в Петрограде.
- Здравствуйте, Феликс Эдмундович, рад вас видеть, - говорил Ворошилов, и его открытое лицо светилось радушной улыбкой.
- Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Антимеков,- отвечал, также улыбаясь, Дзержинский.
Ему очень нравился этот луганский слесарь своим открытым характером, чистосердечностью, неизменной жизнерадостностью и удалью, сквозившей во всем его облике и поведении.
- А, не забыли, значит, Антимекова, - уже весело хохотал Ворошилов.
- Вот что, уважаемый градоначальник, то бишь комиссар, - все еще в полушутливом тоне начал Феликс Эдмундович, - давайте работать вместе. Приспособим к нашим нуждам бывшую тюрьму градоначальства, организуем свою пролетарскую охрану.
- Согласен, Феликс Эдмундович, тем более что и помещение бывшего градоначальства наполовину пустует. Сюда не одну, а три ваших комиссии поместить можно, и еще место останется.
- Вот и отлично. А я поставлю вопрос перед ЦК о вводе вас в состав ВЧК. Тогда контакт в работе ВЧК и органов охраны порядка будет и организационно закреплен.
На следующий день в кармане у Ворошилова лежало подписанное Дзержинским удостоверение ВЧК.
Уходя от Ворошилова, Феликс Эдмундович разговорился со швейцаром. Григорий Кириллович Сорокин работал в градоначальстве много лет. На вопрос, почему же он не бросил работу вместе со всеми служащими градоначальства, Сорокин, поглаживая бороду, степенно ответил:
- Как же можно. Кабы я свой пост бросил, весь дом растащили бы. И вам, господа начальники, извиняюсь, сидеть было бы не на чем.
Такая приверженность служебному долгу понравилась Феликсу Эдмундовнчу.
- Григорий Кириллович, хотите работать со мной? Я председатель ВЧК Дзержинский.
Сорокин согласился. Ему тоже понравился Дзержинский. Старик распознал в нем хорошего, душевного человека. С этого момента Сорокин стал курьером - председателя ВЧК.
Григорий Кириллович привел в ВЧК и троих своих дочерей. Маню и Ольгу определил курьерами, а шуструю Настю - телефонисткой.
Постоянное общение с Дзержинским сделало Сорокина глубоко преданным революции человеком. Единственно, чего не смог добиться Феликс Эдмундович, - это приучить курьера к обращению "товарищ". Ему Сорокин говорил "господин председатель", а к остальным чекистам, избегая слова "товарищ", обращался попросту "голубок", почему и к нему накрепко приклеилась кличка "Голубок".
ВЧК начала свою работу с очень маленьким штатом, человек двадцать, не более. Председатель ВЧК и члены коллегии вынуждены были сами ходить на обыски и аресты, сами допрашивать арестованных. Впрочем, при таком маленьком штате невозможно было точно разграничить обязанности сотрудников. Первая девушка, пришедшая на работу в ВЧК, восемнадцатилетняя работница-большевичка Паша Путилова, была и секретарем, и делопроизводителем, а когда надо, выполняла роль следователя по спекулятивным делам и ездила на обыски.
Сопротивление разбитой в октябрьских боях буржуазии нарастало с каждым днем.
Дни и ночи работал Дзержинский. В любое время суток приходили к нему чекисты, возвращающиеся с операций.
Яков Христофорович Петерс, еще не остывший от возбуждения, докладывал:
- В кафе на углу Невского и Николаевской арестовано 50 офицеров, завербованных представителем генерала Каледина по кличке "Орел" для отправки на Дон, в белую армию.
Офицеров, бегущих из Петрограда на окраины к мятежным генералам Каледину, Корнилову, атаману Дутову группами и в одиночку, ВЧК задерживала ежедневно.
Пополнению белых армий офицерскими кадрами и военным снаряжением содействовали иностранные дипломатические миссии.
В "Известиях ЦИК" за 9 декабря 1917 года были опубликованы различные документы, изъятые при обыске у полковника Калпашникова. Документы уличали американского посла Фрэнсиса в попытке переправить из Петрограда в Ростов белому генералу Каледину 80 автомобилей.
Феликс Эдмундович внимательно прочел редакционное сообщение, предпосланное документам.
"Отдельные союзные офицеры, члены союзных военных миссий и посольств позволяют себе самым активным образом вмешиваться во внутреннюю жизнь России, разумеется, не на стороне народа, а на стороне контрреволюционных империалистических калединско-кадетских сил. Мы предостерегали этих господ не раз. Но настал, по-видимому, час последнего предупреждения".
Дзержинский понимал, что ВЧК еще не раз встретит иностранных дипломатов па своем пути, что, быть может, обстановка и логика борьбы заставят принимать и более решительные меры для пресечения их заговорщической деятельности. "Ну что ж, господа, по крайней мере, мы вас предупредили".
Феликс Эдмундович вызвал Путилову.
- Напишите, пожалуйста, письмо в штаб Красной гвардии. Сообщите о том, что в ВЧК организуется подотдел по борьбе с саботажем в банках, и попросите прислать для работы в этом подотделе 5-10 товарищей-красногвардейцев.
- Товарищ Дзержинский, можно, я напишу, чтобы ребят почестнее прислали? Банк все-таки.
- Правильно, товарищ Путилова! Берите карандаш и пишите: "5-10 товарищей-красногвардейцев, сознающих великую свою миссию революционеров, недоступных ни подкупу, ни развращающему влиянию золота". "Станет немного легче, обязательно пошлем Пашу учиться",- решил Дзержинский, глядя вслед уходящей девушке.
Кто мог знать, что спустя несколько месяцев чекисты найдут в Яковлевском женском монастыре зверски изуродованный труп Прасковьи Ивановны Путиловой. Отважная коммунистка погибла при выполнении задания ВЧК...
- Генерал Скугарь-Скварский оказал вооруженное сопротивление, - докладывал член коллегии ВЧК, сле-сарь-путиловец Ильин, - но мы взяли его целехоньким, как вы приказывали, Феликс Эдмундович. При обыске нашли важные документы.
Феликс Эдмундович взглянул на Ильина. Рука на перевязи, лицо бледное от потери крови. - - Спасибо, товарищ Ильин. А теперь немедленно в санчасть и приказываю не выходить на работу до полного выздоровления.
- Это за что же такое наказание, товарищ Дзержинский?
- Наоборот, Иван Ильич, - мягко сказал Феликс Эдмундович. - "Возрождение России" была, теперь мы можем уже сказать смело "была", опасной контрреволюционной организацией, и вы должны гордиться своим успехом.
Все контрреволюционные силы стремились объединиться под лозунгом созыва Учредительного собрания. Главным организатором заговора выступала партия конституционных демократов (кадеты). Вместе с меньшевиками и правыми эсерами кадеты создали "Союз защиты Учредительного собрания". К моменту открытия Учредительного собрания заговорщики намеревались поднять вооруженный мятеж, арестовать Совет Народных Комиссаров и передать всю власть Учредительному собранию, большинство которого составляли депутаты от буржуазных и соглашательских партий, избранные в разных углах страны еще до Октябрьской революции.
Чтобы сорвать планы заговорщиков, Совет Народных Комиссаров 18 декабря 1917 года поручил ВЧК арестовать всех участников "Союза защиты Учредительного собрания". Поручение было незамедлительно выполнено. Однако народный комиссар юстиции, левый эсер Штейн-берг, пользуясь тем, что тюрьмы были подчинены ему, в ту же ночь освободил арестованных.
Дзержинский обжаловал действия Штейнберга в Совнаркоме.
19 декабря Совнарком вынес постановление о том, что "какие бы то ни были изменения постановления комиссии Дзержинского, как и других комиссий, назначенных Советами, допустимы только путем обжалования этих постановлений в Совете Народных Комиссаров, а никоим образом не единоличным распоряжением комиссара юстиции".
Тогда ЦК партии левых эсеров решил направить для работы в ВЧК четырех человек во главе с Александровичем.
Александрович немедленно отправился в ВЧК, но вскоре вернулся и сообщил, что Дзержинский отказался их допустить к работе в комиссии.
- На каком основании? - спросил Штейнберг.
- Говорит, что Всероссийская Чрезвычайная Комиссия существует при Совнаркоме и что только Совнарком, а не партии, назначает ее членов.
- В таком случае мы пойдем в Совнарком и потребуем нашего участия в ВЧК, - заявила лидер левых эсеров Спиридонова.
Совет Народных Комиссаров согласился с введением в состав коллегии ВЧК представителей от партии левых эсеров, но только из числа членов ВЦИК и после утверж-дения их Совнаркомом.
Заместителем председателя ВЧК был назначен левый эсер Александрович. Семь левых эсеров вошли в состав коллегии ВЧК,
После такой "победы" в ЦК левых эсеров царило ликование. А в отдельной комнате, с глазу на глаз, Спиридонова наставляла Александровича:
- Мы возлагаем на вас большие надежды, Петр Алексеевич. Вы наши глаза и уши в ВЧК. А может быть, и руки; кто знает, как повернется дело. Будьте очень осторожны и не давайте повода Дзержинскому заподозрить вас в нелояльности..,
Дзержинский пришел в ВЧК с заседания Совнаркома хмурый. Созвал членов коллегии.
- Принято решение ввести в состав коллегии ВЧК левых эсеров. ЦК нашей партии и Совнарком не могут не считаться с тем, что левые эсеры еще пользуются влиянием среди крестьянства и что большевики делят с ними государственную власть. Но не левые эсеры, а мы с вами, большевики, составляем большинство в ВЧК в основной ее костяк. И пусть никто не забывает, что мы по-прежнему ответственны перед ЦК за всю работу и за проведение в ВЧК линии большевистской партии.
- Но хлопот с ними будет много, - добавил, помолчав, Дзержинский.
Так оказались в коллегии, а затем и в аппарате ВЧК, левые эсеры.
Германская армия наступала. Остатки старой армии не смогли оказать серьезного сопротивления. Немцы начали наступление 18 февраля, прошло пять дней, а они уже захватили всю Латвию и Эстонию, значительную часть Украины, города Двинск, Минск, Полоцк, Псков. Реальная угроза нависла над Петроградом, колыбелью революции.
21 февраля 1918 года Совет Народных Комиссаров принял написанный Лениным декрет-воззвание "Социалистическое отечество в опасности!". Всем Советам и революционным организациям вменялось в обязанность "защищать каждую позицию до последней капли крови". Декрет предусматривал конкретные меры для отпора врагу и установления железной дисциплины и порядка в тылу создававшейся Красной Армии. Пункт 8 декрета гласил: "Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления".
Дзержинский прочел декрет членам коллегии.
- Товарищи! Речь идет о коренном изменении прав и обязанностей ВЧК. До сих пор на нас возлагался только розыск и дознание. Вопрос о наказании преступников решался в народных судах и революционных трибуналах, куда мы передавали свои материалы. Теперь, поскольку именно ВЧК ведет борьбу с названными в декрете преступлениями, она наделяется теми карательными функциями, которые в нем предусмотрены. Беспощадно уничтожать врагов революции. И это должны делать мы. Феликс Эдмундович посмотрел на суровые лица товарищей. Да, трудно сразу осмыслить такой крутой поворот. Но Дзержинский не сомневался - коммунисты-чекисты волю партия и Советского правительства выполнят.
- В Петрограде - мы. А по всей стране как? В большинстве губерний чрезвычайные комиссии еще не сорганизованы.
Это Петере. Он ведал орготделом ВЧК.
- Обратимся к местным Советам. Это обращение подтолкнет дело создания наших органов на местах.
- Надо бы и к населению обратиться, объявить о новых правах ВЧК, - предложил Ксенофонтов.
Подготовить эти документы коллегия поручила Дзержинскому вместе с Петерсом и Ксенофонтовым.
За составление проекта объявления принялся Ксенофонтов. За текст обращения к Советам взялись Дзержинский и Петере.
Спустя некоторое время Ксенофонтов читал свой проект: "Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борь бе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров доводит до сведения всех граждан, что до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, вдохнов ляемая предательским нападением германских контрре волюционеров, когда всемирная буржуазия пытается задушить авангард революционного интернационала - российский пролетариат, Всероссийская Чрезвычайная ко миссия не видит других мер борьбы с контрреволюционе рами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспо щадного уничтожения на месте преступ ления..."
- Подожди, - прервал Петере, - все правильно, но что-то ты здорово закрутил: "гидра", "паразиты". Так официальные документы не пишут.
- Пусть остается так. Иван Ксенофонтович написал по-своему, по-рабочему. А мы, Яков Христофорович, обращаемся главным образом к рабочим, - сказал Дзержинский. - Но нужно обязательно добавить, что мы действуем не самочинно, а "основываясь па постановлении Совета Народных Комиссаров".
- "...а потому объявляет, - продолжал чтение Ксено-фонтов, - что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстания для свержения Советской власти - все бегающие на Дон для поступления в контрреволюционные войска калединской и корниловской банды, продавцы и скупщики оружия для отправки финляндской белой гвардии, калединско-корни-ловским... войскам для вооружения контрреволюционной буржуазии Петрограда будут беспощадно р а с -стреливаться отрядами комиссии на месте преступления".
- Все?
- Теперь все, Феликс Эдмундович.
- Там, где вы говорите о лицах, бегущих для вступления в белые армии Каледина и Корнилова, добавьте: "и польские контрреволюционные легионы". Соответственно следует добавить: "и довбор-мусницким войскам" - там, где речь идет о скупщиках и продавцах оружия, - предложил Дзержинский.
- Стоит ли? Всякой сволочи много, всех не перечислишь, - усомнился Петере.
- Нет, нет. Обязательно добавить! Во-первых, польская контрреволюция не менее опасна, чем русская, а во-вторых, все знают, что председатель ВЧК поляк, и умалчивание о легионах генерала Довбор-Мусницкого будет бросать тень на меня, - настоял Дзержинский.
С этими поправками объявление ВЧК и появилось 23 февраля в "Известиях ЦИК".
Там же была опубликована и радиограмма ВЧК всем Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. ВЧК подробно информировала Советы о положении, создавшемся вследствие германского наступления, о раскрытых контрреволюционных заговорах и просила беспощадно расстреливать всех "уличенных в той или иной форме в участии в контрреволюционном заговоре". Давался более четко сформулированный и ограниченный перечень преступлений, влекущих за собой расстрел. "Хулиганы, саботажники и прочие паразиты" из перечня были исключены.
В конце обращения предлагалось "для постоянной беспощадной борьбы немедленно организовать в районах чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, если таковые еще не организованы".
В упорных боях под Псковом, Ревелем (Таллин) и Нарвой первые отряды Красной Армии, петроградские и эстонские красногвардейцы, балтийские моряки и революционные части старой армии, в состав которых входили латышские стрелки, стойко отражали натиск вооруженных до зубов немецких войск. Но молодая Советская республика не могла бы выдержать длительной войны с германским империализмом. Ленин отчетливо понимал, что продолжение войны означает гибель Советской власти, и настойчиво добивался в ЦК немедленного заключения мира.
Против Ленина, за "революционную войну", выступали "левые коммунисты" Бухарин, Урицкий, Ломов, Бубнов. Троцкий гнул свою линию - "ни войны, ни мира". Это по его вине ЦК вынужден был обсуждать 23 февраля условия мира, гораздо более тяжкие, чем первоначально предъявленные Германией. Он, Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных, переговорах в Бресте, нарушив прямую директиву Председателя Совнаркома Ленина, заявил немецким представителям, что Советское правительство отказывается подписать мирный договор, но войну прекращает и демобилизует свою армию. Этим и воспользовалось германское командование для своего нового наступления.
Твердость и непреклонность Ленина в конце концов победили. Семью голосами против четырех, при четырех воздержавшихся Центральный Комитет принял решение мир заключить. В ту же ночь ВЦИК и Совнарком также приняли новые условия мира.
Дзержинский на заседании ЦК был на стороне "левых коммунистов". Вернувшись поздно ночью в свой кабинет, он заново переживал все перипетии этого бурного заседания. Как председатель ВЧК он прекрасно знал, что для продолжения войны нет ни необходимой военной силы, ни экономических ресурсов. Умом понимал, что Ильич прав, но рука не поднималась проголосовать за то, чтобы отдать немцам огромные территории, в том числе и родные ему Польшу и Литву. Правда, он не голосовал против Ленина. Воздержался. Объяснил это тем, что не желает голосовать против заключения мира, чтобы не содействовать расколу в партии.
А когда Бухарин, Ломов, Бубнов и Урицкий подали заявление об уходе со всех ответственных партийных и советских постов и Ленин обратился к ним с просьбой не бросать дела в Совнаркоме в такой трудный момент, он решительно поддержал Владимира Ильича, с негодованием призывая их не быть "саботажниками и не портить работы".
С горечью думал Феликс Эдмундович о том, что на какое-то, пусть непродолжительное, время он позволил эмоциям восторжествовать над разумом, позволил увлечь себя пышными, но пустыми фразами о "революционной войне" и быстром наступлении германской революции. Да, он верил - революция в Германии будет, но прав, как всегда, Ленин: революцию невозможно приурочить к определенному сроку, и строить на этом политику нельзя.
Решение принято. Прочь колебания и сомнения! Как верный солдат партии он будет активно бороться за линию ЦК.
Его размышления прервал Ксенофонтов.
- Феликс Эдмундович! Поймали этого бандюгу, что от имени ВЧК грабил буржуев в ресторанах. При обыске у него на квартире нашли, - говорил Ксенофонтов, вываливая из портфеля на стол драгоценности, бланки и штампы ВЦИК, ВЧК, Народного комиссариата иностранных дел ц других советских учреждений.
- Кто этот мерзавец?
- Князь Эболи. Но действовал он под фамилиями Долматов, Найди, Маковский...
Коллегия ВЧК единогласно постановила князя Эболи за грабеж и дискредитацию советских учреждений расстрелять. Дзержинский первым поставил свою подпись на зтом первом приговоре ВЧК.
- Помните, товарищи, как мы мечтали о том, что пролетарская революция сможет обойтись без смертной казни, - говорил Дзержинский, - а теперь сама жизнь, неумолимая борьба классов сказала: нет, не может! Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян.
Советское правительство переехало в Москву. IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов 15 марта 1918 года по докладу Владимира Ильича Ленина ратифицировал Брестский мирный договор. С содокладом против ратификации выступал левый эсер Камков.
Потерпев поражение на съезде, левые эсеры вышли из Совнаркома. Но они остались в Советах и во ВЦИК, превратившись в оппозиционную к правительству, по все же советскую партию.
Мирная передышка дала возможность стране сосредоточить свои усилия па решении задач советского и хозяйственного строительства, поставленных Лениным в его работе "Очередные задачи Советской власти". Ленинский план социалистического строительства, одобренный Центральным Комитетом и утвержденный ВЦИК, приходилось осуществлять в крайне тяжелой обстановке. К общей хозяйственной разрухе присоединился голод. Кулаки и спекулянты прятали хлеб, не желая продавать его по твердым ценам. Контрреволюция всех мастей, начиная от махровых монархистов до соглашателей, делала ставку на голод как на орудие свержения Советской власти. Борьба за хлеб становилась борьбой за социализм.
В поход за хлебом в деревню были двинуты рабочие отряды. Огромную помощь в изъятии излишков у кулаков и снабжении хлебом городов и Красной Армии оказали созданные в деревне комитеты бедноты. Была подорвана и экономическая мощь кулачества: 50 миллионов гектаров земли перешло из рук кулаков к беднякам и середнякам.
В защиту интересов кулачества выступили левые эсеры. Они ополчились против изъятия излишков хлеба, против комитетов бедноты, продол/кали агитацию против Брестского мира.
Такова была обстановка, когда 4 июля открылся V Всероссийский съезд Советов.
Съезд одобрил внешнюю и внутреннюю политику Советского правительства и отверг резолюцию левых эсеров о разрыве Брестского договора с Германией. И тогда 6 июля левые эсеры подняли мятеж в Москве. К мятежу Центральный Комитет левых эсеров готовился заблаговременно.
- Мы не должны выступать против Советской власти, - говорила Спиридонова на заседании ЦК левых эсеров 24 июня 1918 года. - Идея Советов слишком хорошо усвоена массами, и всякое восстание против Советов они не поддержат. Наоборот, мы должны выступать под лозунгом "Против большевиков, но за Советскую власть".
- На какие вооруженные силы мы можем рассчитывать? - поинтересовался Прошьян. - Как бы ВЧК не поставила нас к стенке.
- Основным ударным кулаком будет отряд ВЧК под командованием Попова. Кроме того, мы стягиваем в Москву наши боевые дружины из Тулы, Твери и других городов. Впрочем, об этом вам лучше доложит Александрович.
- На отряд Попова можно полностью положиться, - начал Александрович. - Большую часть коммунистов и сочувствующих им солдат мы постепенно отправили на фронт, а отряд пополнили нашими людьми и черноморскими морячками-анархистами. Попов установил контакт с Покровскими казармами и заверяет, что если не все, то часть расположенных там войск в момент восстания перейдет на нашу сторону. Сигналом к восстанию будет убийство германского посла Мирбаха. Оно будет совершено членом нашей партии чекистом Блюмкиным, и это внесет дезорганизацию в работу ВЧК.
- А латыши?
- Латышские части в лагерях, далеко за городом, а отряд Попова здесь, в центре, в Трехсвятптельском переулке.
Ответы Александровича всех удовлетворили и вселили уверенность в успех.
- Восстание внешне должно выглядеть как самооборона нашей партии от репрессий со стороны большевиков. Большевики, безусловно, попробуют что-то предпринять против нас после убийства Мирбаха. Они нападают, мы обороняемся. Это тоже принесет нам симпатии масс и будет способствовать успеху, - заключила Спиридонова.
Вопрос о восстании был решен, тактический и стратегический план, предложенный ею, одобрен.
Вначале все разыгрывалось как по нотам. Блюмкин убил графа Мирбаха. Дзержинский приехал в отряд Попова, чтобы арестовать убийцу, и сам был арестован вместе с сопровождавшими его чекистами. Вслед за ним мятежники арестовали председателя Моссовета Смидовича, захватили здание ВЧК на Большой Лубянке, 11 арестовали находившихся там в этот момент большевиков-чекистов. Сделать это было совсем нетрудно: охрану здания ВЧК нес отряд Попова. К счастью, из членов коллегии ВЧК мятежникам удалось захватить только Ла- циса, остальные находились в Большом театре, на съезде. Затем левые эсеры захватили Главный почтамт и разослали во все концы несколько сумбурных телеграмм с извещением о захвате власти. Дали несколько орудийных выстрелов по Кремлю, и Спиридонова отправилась на съезд предъявлять свои условия "деморализованным" большевикам.
А дальше у левых эсеров все пошло, как любил выражаться курьер ВЧК старик Сорокин, "на перекосы".
Узнав об аресте Дзержинского, Ленин предупредил мятежников, что, если хоть один волос упадет с его головы, они заплатят тысячью своих голов, и приказал Пе-терсу немедленно арестовать всю левоэсеровскую фракцию съезда вместе со Спиридоновой. В районах Москвы были мобилизованы все коммунисты, созданы рабочие отряды. Эсеровские боевые дружины и пикнуть не успели, как были разоружены. Не оправдались надежды мятежников и на Покровские казармы. Ни одна часть Московского гарнизона не присоединилась к мятежу.
Оказавшись без своей "богородицы" - так рабочие прозвали Спиридонову, - ЦК левых эсеров, заседавший в отряде Попова, погряз в бесконечных словопрениях: развивать ли наступление на Кремль и Большой театр или ограничиться самообороной.
Тем, временем прибывшие из лагерей части Красной Армии заняли исходные позиции и начали стягивать кольцо вокруг района, занятого мятежниками.
Как только первые снаряды разорвались во дворе особняка, где помещался штаб отряда Попова, члены ЦК левых эсеров, переодевшись в штатское платье, бросились наутек.
- Подлые трусы и изменники убегают! - кричал им вслед Дзержинский, стоя у окна помещения, в котором содержались арестованные.
Вслед за "вождями" стала разбегаться и их "армия". Дружная атака латышей завершила дело. К полудню 7 июля мятеж был ликвидирован.
Вернулись в ВЧК Лацис и арестованные вместе с Дзержинским чекисты Беленький, Трепалов и Хруста-лев. Сам он после освобождения направился прямо в Кремль.
Возвратившихся из плена чекистов окружили товарищи, начались расспросы.
- Нас разоружили силой, - рассказывал Беленький, поглаживая свои пышные усы. - Феликса Эдмундовича схватили за руки Прошьян и Саблин и объявили арестованным. Феликс Эдмундович пришел в ярость. "Отдайте мне ваш револьвер", - говорит Попову. Тот опешил. "Зачем?" - спрашивает. '"Я вас расстреляю как изменника!" - заявляет Феликс Эдмундович, да так посмотрел, что Попов вылетел из комнаты как пробка.
- А я решил отоспаться как следует, делать-то все равно нечего, - басил бородатый великан Лацис, человек большого мужества и необыкновенного хладнокровия. - Только улегся, как в комнату входит Карелин, сообщает о том, что Спиридонова отправилась на съезд, и заявляет Дзержинскому: "Вы будете за нее заложником". И знаете, что ответил Феликс Эдмундович? - Лацис хитро прищурился и, потомив немного собеседников, продолжал: - "В таком случае вам надо заранее меня расстрелять, потому что, если Спиридонову арестуют, я первый потребую, чтобы ее ни в коем случае не освобождали", - вот что он ответил!
- А когда ее все-таки арестовали, вбегает Попов, пьяный, трясет маузером, кричит: "За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, полтеатра!" Феликс Эдмундович даже разговаривать с ним не стал, повернулся спиной и так и стоял, пока тот бесновался, - добавил Трепалов.
В то время как чекисты восхищались мужеством своего председателя, Дзержинский прохаживался со Свердловым по приемной Председателя Совнаркома.
- Никогда, Яков, мне не было так тяжело, как сейчас. Так опростоволосился! Александрович не давал никакого повода сомневаться в его честности, а оказался хуже Азефа 2, - с горечью говорил Дзержинский. - Лучше бы они меня расстреляли. Жалею, что не расстреляли, это было бы полезно для революции.
Свердлов нежно обнял Дзержинского за плечи и сказал:
- Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще немало поработаешь на пользу революции.
На заседании ЦК Феликс Эдмундович доложил известные ему факты по делу об убийстве Мирбаха и мятеже левых эсеров и обратился с просьбой об отставке.
- Пожалуй, товарищ Дзержинский прав, - сказал Ленин, - после того, как его заместитель и ряд других работников ВЧК оказались причастными к убийству Мирбаха и мятежу, ему неудобно оставаться председателем ВЧК. Мы должны освободить его от этого поста хотя бы на время следствия...
В ВЧК товарищи встретили появление Дзержинского восторженными возгласами. Каждый стремился крепко пожать ему руку, сказать что-нибудь приятное. Но лицо его оставалось суровым, губы были крепко сжаты, и не ответил он на приветствия товарищей своей милой улыбкой, от которой всегда становилось светло на душе.
Молча прошел в кабинет, пригласил членов коллегии.
- Товарищи, я подал в отставку и не буду больше вашим руководителем.
- Это невозможно! - перебил его Петере. - Вы же не виноваты в том, что в ЧК оказались эсеры.
- Вопрос решен, - строго ответил Дзержинский, - и вы, Яков Христофорович, назначены исполняющим обязанности председателя ВЧК.
Наступило тягостное молчание. Никто не ожидал такого известия.
- А теперь, если позволите, мне хотелось бы сказать вам на прощание несколько слов, - продолжал Феликс Эдмундович. - Мы должны извлечь из эсеровского мятежа суровый урок. И дело не только в том, что все мы, и в первую очередь я сам, не были достаточно бдительны, вопрос гораздо серьезнее и глубже: нам следует хорошо усвоить, - голос Дзержинского зазвучал тверже, - ВЧК должна быть органом Центрального Комитета нашей партии, иначе она вредна и может выродиться в орган контрреволюции!
22 августа 1918 года Феликс Эдмундович Дзержинский вновь был назначен председателем ВЧК.
Дзержинский прибыл в Петроград 31 августа. По поручению Ленина ему предстояло лично расследовать все обстоятельства убийства народного комиссара внутренних дел Петроградской коммуны, председателя губернской Чрезвычайной комиссии Урицкого.
Вошел в дом № 6 на Дворцовой площади, где помещался Народный комиссариат внутренних дел Петроград- ской коммуны и Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией. Здесь, у входа в лифт, еще и суток не прошло, как от руки Леонида Канегиссера, сынка директора завода, бывшего юнкера и "народного социалиста", принял смерть старый товарищ Феликса Эдмундовича по Александровской пересыльной тюрьме и Военно-революционному комитету Моисей Соломонович Урицкий.
В кабинете Урицкого Дзержинского ждала телеграмма: "Вечером 30 августа при выходе с завода Михельсона Ленин опасно ранен. Стреляла член партии правых эсеров Каплан..."
Непроизвольно схватился за грудь: острая боль в сердце, потемнело в глазах. Потом отошло немного, и тогда до мельчайших подробностей вспомнился Ильич и его напутственные слова:
- Убили замечательного народного трибуна Володарского; прошел месяц всего - убивают Урицкого. Поезжайте, Феликс Эдмундович, и разберитесь, что делается в Питере. На белый террор мы должны ответить красным террором, и надо поощрять энергию и массовид-ность террора против контрреволюционеров. Иначе террористы будут считать нас тряпками! Я уже писал об этом Зиновьеву, но он или не понимает такой необходимости, или не может, а может быть, и не хочет прибегать к решительным мерам...
И снова больно сжалось сердце: "Не уберегли". Заставил себя собраться с мыслями, проанализировать, когда какой сигнал просмотрели, недооценили. Сигналы о намерениях контрреволюционеров захватить или даже убить Ленина поступали в ЧК не раз. Вот и Борис Савинков со своим "Союзом защиты родины и свободы" имел такие намерения, но грозный меч ВЧК всякий раз вовремя разбивал замыслы заговорщиков. Убийство Ленина стоит в планах специального представителя британского военного кабинета Брюса Локкарта. Вместе с французским послом Нулансом и некоторыми другими иностранными дипломатами он плетет нити крупного заговора, имеющего целью свержение Советской власти. Но действия Локкарта ВЧК держит под своим постоянным контролем. Локкарт даже не подозревает, что "завербованные" им командиры-латыши Ян Буйкис и Эдуард Берзин действуют по поручению ВЧК и огромные деньги, отпускаемые им на подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, попадают в кабинет Дзержинского.
Новый удар пришел с другой стороны, его нанесли правые эсеры. А может быть, и здесь рука Локкарта? Разве можно поручиться, что все его замыслы уже раскрыты? В иных условиях надо бы еще понаблюдать за заговорщиками, но не теперь. Дзержинский отдает приказ в Петрограде и в Москве одновременно приступить к ликвидации заговора Локкарта, а сам с первым же поездом устремляется в Москву.
Поезд шел медленно, иногда останавливаясь неизвестно почему прямо посреди поля или леса. На станциях осатаневшая от долгого ожидания голодная толпа штурмовала переполненный до отказа состав. Все это проходило где-то мимо сознания Дзержинского.
Феликс Эдмундович думал об огненном кольце фронтов, сжимавших Советскую Россию, старался определить место правых социалистов-революционеров в лагере контрреволюции.
Иностранные интервенты на севере, юге и Дальнем Востоке высадили новые войска. При их военной и материально-технической помощи усилился натиск белых армий Колчака, Деникина и других белогвардейцев. На Волге продолжаются ожесточенные бои с чехословацким корпусом и войсками Комуча 3.
И повсюду интервентам и белогвардейцам помогают правые эсеры. Они входят в созданные в разных частях страны белогвардейские "правительства", прикрывая своим "социалистическим" флагом реставрацию буржуазно-помещичьих порядков, поднимают кулацкие мятежи в тылу Красной Армии, шпионят в пользу белогвардейцев. И вот теперь взяли на себя еще и роль убийц вождей рабочего класса.
Белый террор обрушился не только на руководящих партийных и государственных деятелей Советской республики. По всей стране контрреволюционеры убивают местных активистов, рядовых коммунистов, рабочих из продовольственных отрядов, крестьян из комитетов бедноты.
"Только бы ты выздоровел, Владимир Ильич. Будь уверен, террористы не будут считать нас тряпками. У Октябрьской революции есть свои "пролетарские якобинцы".
Дзержинский был еще в пути, когда появилось воззвание ВЦИК, подписанное Свердловым.
"Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем!" - кричали буквы обращения с газетных полос.
"На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции".
Весть о покушении на жизнь вождя потрясла страну. Бурным потоком хлынули в ЦК, ВЦИК, Совнарком резолюции митингов и собраний. Рабочие, крестьяне, крае-ноармейцы слали свои приветствия товарищу Ленину, желали скорейшего выздоровления и требовали беспощадной расправы с.контрреволюционерами.
2 сентября на своем заседании ВЦИК вновь подтвердил: "На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов".
Воля масс, воплотившись в постановление высшего органа государственной власти (между съездами), приобрела силу закона. Но необходимо было определить, к кому и за какие преступления надлежало применять высшую меру наказания. Это сделал Совет Народных Комиссаров в своем постановлении от 5 сентября по докладу Дзержинского о деятельности ВЧК.
"Совет Народных Комиссаров... находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, - говорилось в этом постановлении, - ...что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам..." Далее указывалось, что имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры должны опубликовываться. "Всех прикосновенных..."
Тяжелое бремя красного террора легло на плечи ВЧК и ее председателя.
Буржуазная печать подняла неистовую свистопляску. Самая чудовищная клевета распространялась о ВЧК. Истошными криками о красном терроре и "ужасах" ЧК интервенты стремились прикрыть свои преступления - расстрел 26 бакинских комиссаров, массовые убийства коммунистов и пленных красноармейцев в Архангельске, зверства белых генералов.
Дзержинского изображали чудовищем, его имя упоминалось не иначе как с эпитетом "красный палач".
А он в самые суровые дни, с трудом отрывая минуты от своего и без того короткого сна, писал в Швейцарию жене:
"...Обо мне ты, может быть, имеешь искаженные сведения из печати и, может быть, уже не стремишься так ко мне. Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и о себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время - это одно непрерывное действие...
Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля - бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным...
Физически я устал, но держусь нервами, и чуждо мне уныние. Почти совсем не выхожу из моего кабинета - здесь работаю, тут же в углу за ширмой стоит моя кровать".
Сестре Альдоне: "...Я остался таким же, каким был, хотя для многих нет имени страшнее моего.
Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня помимо идеи - помимо стремления к справедливости - ничто не определяет моих действий".
Был тот ранний предутренний час, который так любил Дзержинский. Утомившись за день, умолкали телефоны; ушли на короткий отдых оперативные сотрудники, а комиссары ВЧК еще не вернулись с ночных операций. Тихо. Можно наконец распрямить усталое тело, походить по кабинету, подумать. Можно написать письмо самому близкому другу и товарищу Зосе и маленькому Ясику, которых не видел уже восемь лет. Можно лечь на солдатскую кровать, что стоит тут же в кабинете, за ширмой, и помечтать перед сном.
Но сегодня Феликс Эдмундович лишает себя всего этого. Он взволнован. В ВЧК чрезвычайное происшествие. Один из чекистов ударил арестованного. Дзержинский сам провел расследование и доложил коллегии. Принято решение: на первый случай ограничиться "энергичным внушением", в будущем же предавать суду всякого, "позволившего дотронуться до арестованного". Постановление объявлено всем сотрудникам. А как добиться того, чтобы каждый из них выполнял его не только по обязанности, какие найти слова? И вот на лист бумаги ложатся строки инструкции для производящих обыск и дознание.
Ровным (наклон вправо), твердым, разборчивым почерком Феликс Эдмундович пишет: "...Пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в пашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость - пятно, которое ложится на эту власть".
Дзержинский вышел из кабинета, пошел по коридорам. Имел он такую привычку - пройтись посмотреть, что делается в его любимом детище - ВЧК.
Хмурый рассвет сочился в окна. Уже начали возвращаться с ночных операций комиссары. Одни, сдав вещи и документы, изъятые при обысках, валились спать как подкошенные, другие еще обменивались впечатлениями последней ночи. Феликс Эдмундович вполголоса расспросил их о результатах, накрыл получше спящего на диване сотрудника, другому положил поудобнее руку, чтобы не падала со стола, на котором устроился спящий, сказал:
- Отдыхайте, товарищи, - и тихо вышел.
Феликс Эдмундович услышал голос, доносившийся из кабинета члена коллегии ВЧК Делафара.
Делафар был явление совершенно для ВЧК необычное. Француз по национальности, аристократ по происхождению, юрист по образованию, анархист (идейный) по партийной принадлежности и поэт по призванию, он пришел в ВЧК с твердым убеждением в необходимости уничтожать контрреволюционные элементы ради скорейшей победы мировой революции,
Дзержинский осторожно постучался и вошел. Делафар читал свои стихи. Против него в кресле сидел молодой человек.
Появление Дзержинского заставило Делафара прервать декламацию.
- Знакомьтесь, это Дзержинский, - представил Делафар Феликса Эдмундовича своему гостю.
- Равич Николай Александрович.
- Продолжайте, пожалуйста, - сказал Феликс Эдмундович, устраиваясь в углу дивана.
Делафар начал читать сначала.
Равич посматривал на Дзержинского. Тот слушал внимательно, подперев рукой голову. Лишь когда Делафар, увлекшись, начал отбивать такт кулаком по столу, Дзержинский, мягко улыбаясь, встал и переставил стоявшие на нем кружки на окно.
Делафар покосился на кружки, уплывшие из-под рук, его лицо с правильными чертами покрылось румянцем смущения, но он продолжал декламировать.
- Ну как? - спросил Делафар, закончив последнюю строфу.
Вопрос относился к обоим, но смотрел он своими голубыми горящими глазами на Дзержинского, его приговора ждал.
Поэму юноша посвятил мировой революции. Победа ее изображалась скорой и довольно легкой.
Стихи были так себе, рыхловаты. Чувствовалось влияние модных в то время декадентов, но обижать молодого пылкого автора не хотелось, и поэтому Феликс Эдмундович начал издалека.
Как вспоминал потом Равич, Дзержинский сказал:
- Революционер должен мечтать, но конкретно, о вещах, которые из мечты превращаются в действительность. Все мы мечтали, что пролетариат захватит власть. Эта мечта осуществилась. И все мы мечтаем о том, что, победив своих классовых врагов, создадим могучее социалистическое государство, которое откроет человечеству путь к коммунизму. Вот над осуществлением этой грандиозной задачи придется работать и нам, и, вероятно, нашим детям. А стихи... По-моему, неплохие. -И, заметив, что Делафар, видимо, не удовлетворен ответом, добавил: - Они подкупают искренностью, но наивны немного...
Вошел член коллегии ВЧК Фомин, пожилой рабочий с моржовыми усами. Тяжело опустился в кресло напротив Равича.
- Почему вы не спите, Василий Васильевич? - обратился к нему Дзержинский.
- Уснешь тут с этим кудлатым, - ворчливо отвечал Фомин, потирая свою круглую, как шар, бритую наголо голову, - каждую ночь стихи читает.
В дверь просунулась голова в матросской фуражке, на широкой ленте, опоясывавшей околыш, золотыми буквами сияла надпись: "Стерегущий".
- А мне можно послушать?
В комнате появился Илюша Фридман в ладно пригнанном бушлате и широченных клешах. Было ему всего двадцать два года от роду, но выглядел Илюша еще более юным. Борода и усы, к его неудовольствию, росли плохо, а живые, озорные глаза и припухлые губы придавали лицу полудетское выражение. Все это, впрочем, ничуть не мешало молодому комиссару ВЧК показывать незаурядное мужество и даже особую, "морскую" удаль на операциях. За это, да за веселый нрав товарищи прощали ему и морскую форму, и склонность приукрасить немного свои заслуги.
- Новые читал? Понравились? - тихо спрашивал у Делафара Илья.
- Стихи дрянь. Не понравились, - грустно ответил автор.
Вслед за Фридманом пришло еще несколько чекистов, прослышав, что у Делафара можно послушать Дзержинского.
Разговор перешел на общие темы.
Делафар говорил о Великой французской революции, восторгался якобинцами. Феликс Эдмундович, сам в молодости основательно изучивший ее историю, мягко, чтобы не обидеть пылкого юношу, вносил свои поправки к его оценкам Марата, Робеспьера и других революционеров той эпохи.
От французской буржуазной революции перешли к своей, социалистической. Незаметно Феликс Эдмундович перевел беседу на тему о том, каким должен быть чекист. Произвол, допущенный одним из сотрудников, все еще не выходил у него из головы.
- Чекист должен быть честнее и чище любого. Он должен быть, как кристалл, прозрачным, - говорил Дзержинский внимательно слушавшим его товарищам. - Я бы сущность чекиста выразил формулой из трех "Ч": честность, чуткость, чистоплотность. Душевная, конечно.
- Феликс Эдмундович, честность - это, конечно, ясно, но какая разница, чуткий я или нечуткий, лишь бы бил контру без пощады.
Дзержинский взглянул на Фомина. В глазах у того хитринка. И не поймешь сразу, для себя он задал вопрос или для набившейся в комнату молодежи.
- Не знаю. Василий Васильевич, как бы это получше объяснить. Нечуткий, черствый человек - это своего рода заржавленный инструмент. Он не сможет правильно определить, кто враг, а кто просто заблудившийся человек. Будет рубить сплеча, не разбираясь, и этим только пятнать наше имя и вредить революции. Нет, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК...
- А теперь спать, - тоном приказа сказал Дзержинский. - Всем нам надо отдохнуть хотя бы пару часов. - И первым направился к выходу.
Прошло несколько месяцев. Пришло сообщение из Одессы. Французская контрразведка выследила Делафара. Он отстреливался до последнего патрона, взяли раненного. Французский военный суд приговорил его к смертной казни. Расстреливали в море, па барже. Делафар отказался от повязки и умер с возгласом: "Да здравствует мировая революция!"
Дзержинский собрал всех свободных от оперативных заданий сотрудников, прочел телеграмму.
- К длинному списку наших товарищей, погибших от руки классового врага, прибавилась еще одна жертва. Делафар умер как настоящий коммунист. ВЧК гордится своими героями и мучениками, погибшими в борьбе.
Дзержинский умолк, оглядел ряды кожаных курток, солдатских гимнастерок и матросских бушлатов. В суровом молчании стояли чекисты, готовые и свою жизнь, не колеблясь, отдать за революцию.
С сентября 1918 года Софья Сигизмундовна работала в открывшейся в Швейцарии советской дипломатической миссии. Там же первым секретарем работал Стефан Братман. Стала сотрудницей в советском Красном Кресте и его жена Мария Братман. С семьей Братманов Софью Сигизмундовну связывали совместная работа в пар- тии и долгие совместные мытарства в эмиграции. Они и теперь поселились вместе, сняв две меблированные комнаты в маленьком пансионате. Наконец-то они почувствовали твердую почву под ногами и смогли взять к себе в Берн из детского дома Унтер-Эгери Ясика и сына Братманов - Янека.
Однажды, когда Софья Сигизмундовна и Братманы сидели за вечерним чаем, ей послышалась мелодия из оперы Гуно "Фауст". Это был их старый условный сигнал, которым Зося и Федек извещали друг друга о приходе еще в Кракове. Она подумала, уж не слуховая ли галлюцинация ее преследует. Насторожилась и вновь уже явственно услышала, как за окном кто-то насвистывает условные несколько тактов.
- Феликс! Это Феликс! - крикнула Зося и бросилась в прихожую открывать дверь. Стефан и Мария удивленно переглянулись, не понимая, в чем дело.
В следующую минуту Софья Сигизмундовна, плача от счастья, ввела в комнату пожилого мужчину. Он был страшно худ и наголо брит. Братманы едва узнали Юзе-фа. Не было ни пышных волос на голове, ни усов, ни знакомой "козлиной" бородки.
Появление Дзержинского в Берне было для Братманов полной неожиданностью. После минутного замешательства они горячо обнялись и расцеловались.
- Как ты мог здесь очутиться?
Феликс Эдмундович приложил палец к губам и тихо произнес:
- Перед вами Феликс Доманский. А прибыл вполне законным путем, у меня здесь дела в советской миссии.
Братманы вскоре удалились в свою комнату. Феликс Эдмундович долго всматривался в спящего Ясика, и Софья Сигизмундовна видела, как он взволнован и растроган.
Утром Ясик с громким плачем спрятался от Дзержинского.
- Ясик, дорогой мой, подойди же обними своего папу! - звала Софья Сигизмундовна.
- Это не мой папа, мой папа Дерлипский, - твердил Ясик.
Мальчик знал отца только по фотографиям, и поэтому с трудом удалось уговорить его подойти к бритому дяде, так непохожему на сложившийся в детской голове образ. Но уже очень скоро отец и сын подняли шумную возню, и их радостный смех наполнил тихий пансион. Дзержинский сумел удивительно быстро найти кратчайший путь к сердцу ребенка. Ясик признал отца. А когда Феликс Эдмундович вручил сыну привезенный из Берлина металлический конструктор "Мекано", тут уже радости Ясика не было предела. Еще бы, это была первая дорогая игрушка в его жизни, да к тому же подаренная отцом.
Всей семьей они уехали из сырого, сумрачного Берна в Лугано, славившийся здоровым климатом и чудесными видами. Там, сидя на балконе гостиницы, любуясь видом на озеро и окружающие его горы, Дзержинский заново переживал счастье своего второго свадебного путешествия (о первом, что было в Татрах, они только что вспоминали с Зосей).
Как он был благодарен Якову Михайловичу Свердлову п его жене Клавдии Тимофеевне! Это после их неожиданного визита к нему на Лубянку состоялся памятный разговор.
- Поезжай, пора тебе наконец повидать жену и сына да и самому немного передохнуть, дать отдых телу и мыслям, - говорил Свердлов.
- Что ты, Яков, разве могу я в такое время оставить ВЧК? - возражал Дзержинский.
- А что время? Время как раз подходящее. Ильич поправился, взял руль правления в свои руки. Белых отбросили на всех фронтах, в ближайшее время не полезут - раны зализывают; да и на внутреннем фронте после того, как ВЧК разгромила савинковский "Союз" и заговор Локкарта, активность контрреволюции заметно понизилась.
Феликс Эдмундович задумался.
- Я уже говорил с Владимиром Ильичей, - продолжал Свердлов, - он просил тебе передать, что категорически настаивает на твоей поездке к семье. Председатель ВЦИК и Председатель Совнаркома - за, в ЦК можешь не звонить, Стасова тоже вовлечена в наш "заговор".
Так была решена эта поездка. На всякий случай Свердлов направил с ним еще Варлаама Аванесова. Секретарь Президиума ВЦИК мог взять под свою защиту "товарища Доманского" в случае каких-либо осложнений.
- Феликс, иди завтракать. Кофе на столе! - раздался мелодичный голос Зоcей.
Как в Кракове, Уж не сон ли все это? Восемь лет мечтал он об этих минутах. Вот они наконец пришли, но и то ненадолго. Стремительно нарастали революционные события в Германии,, и им с Варяаамом следует торопиться, чтобы не застрять здесь, в Швейцарии.
Феликс Эдмундович пил душистый кофе со сливками, мазал маслом настоящий белый хлеб - всего этого вдоволь было в нейтральной Швейцарии - и думал, имеет ли он право звать жену и слабого, болезненного ребенка в голодную и холодную Москву. Беспокоили не только трудности быта. Белогвардейцы отброшены, но не разбиты, собирают силы, и гражданская война, несомненно, разгорится с небывалым ожесточением. Он верил в победу, но как сложится его личная судьба? Что будет в этом водовороте с Зосей и Ясиком? Пусть уж лучше поживут пока тут, под покровительством советской дипломатической миссии.
После кофе Феликс Эдмундович, Софья Сигизмундов-на и Ясик отправились кататься на лодке по Луганскому озеру. Когда усаживались, к причалу рядом с лодкой пришвартовался прогулочный пароходик. Феликс Эдмундович почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд и оглянулся. С палубы смотрел на него... Локкарт. Обмененный недавно на Максима Литвинова, советского представителя в Лондоне, арестованного англичанами, Локкарт приехал в Швейцарию отдохнуть и подлечить нервы после своего провала в Советской России.
Дзержинский с видом человека, которому некуда спешить, спокойно закрепил весла в уключинах и, прежде чем Локкарт оказался на земле, сильными взмахами отогнал лодку далеко от берега.
А Локкарт долго смотрел вслед Дзержинскому. Он готов был отдать голову на отсечение, что где-то видел этого господина в элегантном костюме и мягкой фетровой шляпе.
Софья Сигизмундовна тоже заметила господина, пристально всматривавшегося в Дзержинского.
- Кто это был? - спросила она.
- Локкарт. Пожалуйста, не волнуйся, он меня не узнал. Здесь, в Лугано, он встретил председателя ВЧК? Невероятно! Такая мысль просто не могла прийти ему в голову.
Короткий отпуск кончился. В конце октября Дзержинский и Аванесов выехали из Швейцарии через Берлин в Москву. И как раз вовремя.
5 ноября германское правительство порвало дипломатические отношения с Советской Россией и выслало из Германии советское посольство. 9 ноября отрекся от престола Вильгельм II. Монархия в Германии пала, но власть оказалась в руках буржуазии.
11 ноября революция в Австро-Венгрии привела к падению монархии Габсбургов.
Напуганное буржуазно-демократическими революциями в Германии и Австрии, швейцарское правительство выслало советскую дипломатическую миссию. Разрешено было выехать только тем, у кого были дипломатические паспорта.
Той же ночью у Софьи Сигизмундовны и Марии Братмаи полиция произвела обыск. Перед домом поставили шпиков, совершенно открыто следивших за каждым их шагом. Снова Софья Сигизмундовна осталась без работы, снова оборвалась связь с Феликсом.
В ВЧК Дзержинский встретил своих товарищей в подавленном настроении.
- Ну что у вас тут случилось? С работой, что ли, не ладится?
- Да нет, Феликс Эдмундович, с работой все в порядке. Заканчиваем следствие по делу Локкарта. Сейчас уже точно установлено, что его организация вела работу в трех направлениях: первое - дезорганизация Красной Армии и подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, - возглавлял сам Локкарт и офицер английской службы Сидней Рейли; второе - взрывы мостов, поджоги правительственных складов и тому подобное - должен был выполнять французский офицер Вертамон; третье - шпионаж. Организация последнего была поручена американскому торговому агенту Каломатиано. Вы знаете, что он создал широкий аппарат шпионажа в наших военных учреждениях, но, кажется, нам удалось выловить всех его агентов.
- Дело готово для передачи в трибунал, ожидали только вас, - доложил Петере.
- Так почему же вы все носы опустили?
- Феликс Эдмундович, после вашего отъезда опять поднялась в печати травля против ЧК, - отвечал Ксе-иофонтов.
- А разве вы еще не привыкли к тому, что на ВЧК клевещут? - перебил Дзержинский.
- Когда на нас клевещет буржуазия, мне, извините за грубость, тьфу и растереть! На меньшевистские газеты тоже наплевать, по на нас обрушились свои же товарищи - коммунисты, в нашей же партийной и советской печати. На это уже не наплюешь, - вступил в разговор Фомин. - Ребята хотят знать, что же наша работа, пользу или вред приносит Советской власти?
- Дело серьезнее, чем может показаться на первый взгляд, - Петере положил перед Дзержинским пачку каких-то документов. - Это все рапорты наших сотрудников об увольнении.
- Ну а вы-то реагировали как-нибудь на нападки в печати?
- Конечно. Вот здесь опубликовано мое заявление, - ответил Петере, протягивая "Известия" от 17 октября.
Дзержинский взял газету. Заявление Петерса ему понравилось. В спокойных тонах доказывалась необходимость самостоятельности чрезвычайных комиссий и обоснованность принимаемых ими мер борьбы с контрреволюцией. Заявление заканчивалось словами: "Весь этот шум и плач против энергичных и твердых мер чрезвычайных комиссий не заслуживает того внимания, которое им придают; он мог появиться лишь среди товарищей, занятых кабинетной журналистикой, а не активной борьбой с врагами пролетариата".
Дзержинский усмехнулся: все-таки не удержался Петере, пустил стрелу в своих противников.
- А теперь, - твердо сказал Дзержинский, - послушайте меня. ВЧК создана по инициативе Центрального Комитета нашей партии и товарища Ленина. Им и решать, нужна она или нет. И я твердо убежден, что они чекистов в обиду не дадут. А это, - Феликс Эдмундович брезгливо отодвинул рапорты, - верните авторам. Мне стыдно за них!
7 ноября 1918 года небольшой зал клуба ВЧК на Лубянке, 13 гудел как улей. Чекисты собрались на митинг-концерт, чтобы отметить первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
На трибуну выходит Дзержинский. Говорит об основных завоеваниях Советской власти за первый год ее существования, об участии чекистов в борьбе с контрреволюцией, о задачах...
Дзержинский еще не закончил своего выступления, как из-за стола президиума встал Петере и объявил:
- Товарищи! К нам приехал Владимир Ильич Ленин!
И вот Ленин давно уже на трибуне, а овация, которой чекисты встретили его, не прекращается. Он наклоняется к Дзержинскому, что-то говорит ему, а тот, улыбаясь, разводит руками, дескать: "Что же я могу сделать?"
Наконец Ильич достает из жилетного кармана часы, смотрит на них, затем постукивает по часам ногтем и укоризненно качает головой. Шум постепенно стихает.
- Товарищи, - говорит Владимир Ильич, - чествуя годовщину нашей революции, мне хочется остановиться на тяжелой деятельности чрезвычайных комиссий. Нет ничего удивительного в том, что не только от врагов, но часто и от друзей мы слышим нападки на деятельность ЧК...
"Так вот почему именно к нам приехал Ильич в такой знаменательный день". - Эта мысль пришла одновременно и к Петерсу, и к Ксенофонтову, и к Фомину, и ко многим чекистам, тяжело переживавшим нападки на ЧК.
- Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК, - это неумение поставить вопрос в большом масштабе. У нас выхватывают отдельные ошибки ЧК, плачут и носятся с ними.
Мы же говорим: на ошибках мы учимся. Как во всех областях, так и в этой мы говорим, что самокритикой мы научимся. Дело, конечно, не в составе работников ЧК, а в характере деятельности их, где требуется решительность, быстрота, а главное - верность, - продолжал Ленин. А в зале стояла мертвая тишина, каждый боялся упустить хоть одно ленинское слово. И потому, что Ленин, и потому, что говорит о самом наболевшем.
- Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю ее с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие... Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, - пет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом 4.
Слушали Ильича чекисты, и в новом свете предста- вала перед ними их будничная работа. "Непосредственно осуществляют диктатуру пролетариата... Иного пути нет... Заслуга перед пролетариатом..." - врезались на всю жизнь в память, брали за душу ленинские слова.
Ян Янович Буйкис вспоминал, как и он, рискуя жизнью, помог разоблачить заговор Локкарта.
А Фридман сам себе удивлялся, как это им с Борисом Поляковым и всего с одним пулеметчиком удалось разоружить 7 июля отряд левых эсеров в сто человек, прибывший на станцию Химки. И в ответ слышал: "решительность, быстрота, а главное - верность".
Сердце каждого чекиста наполнялось гордостью. Резкий перелом произошел и у авторов злополучных рапортов об увольнении из ВЧК. Теперь им стыдно было смотреть в глаза товарищам.
Ленин кончил. Новая буря оваций потрясла зал. Горящие восторгом глаза, просветленные лица. Словно тяжелый камень снял с плеч чекистов Владимир Ильич. Окружили его плотным кольцом и не успокоились до тех пор, пока он не дал обещания приехать еще раз завтра и ответить на все вопросы.
- Не знаю, Владимир Ильич, как вас благодарить, - говорил Дзержинский, провожая Ленина.